При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

Так не так, но главной виновницей тут Бибинур всё же втайне считает себя. Возможно, если бы не вышла она замуж за Габдуллазяна – Зухрабану так не озлобилась бы, может, и она бы нашла себе суженого… Найдя же себе пару, она бы не страдала ядовитой желчью и не превратилась бы в змею…

В жизни ведь всё взаимосвязано!

Снова Бибинур идёт к почте, сидит возле неё, на скамье за обелиском, привычно внимая шуму плотины. Почтовая машина что-то запаздывает…

Да, сегодня вторник…

Там, на запруде, вода рвётся в широкий желоб, разбивается на тысячи сверкающих брызг, пенится, кипит, нет ей покоя.

Часами можно думать под её бесконечный шум.

А сегодняшние думы опять уводят Бибинур в дни молодости её – туда, к Габдуллазяну…

Муж, помимо всего – духовная опора для жены. Это низкие души придумали поговорку: «На мужа, как на воду, не опирайся!» Бибинур никогда не видела, чтобы кто-то опирался на зыбкую воду, но тысячи раз слышала и другое присловье: «Муж, из которого песок сыплется, всё равно лучше тридцати сыновей». У поволжских татар почти не сохранились старинные научные, философские и религиозные книги, и мудрость жизненных устоев, извечные взгляды на любовь и брак, отзвуки горького народного опыта нашли своё отражение в таких вот пословицах и поговорках. И века, и тысячелетия – всё в них!

«Не имей тридцать сыновей, а имей хоть лядащего, из которого песок сыплется, но мужа», – сказали как отрезали татары. И если за лядащего «отдавали» тридцать сыновей, то во сколько же ценился умелец-муж?! Умелец в ремесле, по хозяйству, и во всём ином, что требуется от мужа… Какова же тогда цена таких мужей, как её Габдуллазян или Игнат-Идрис Ханифы?

Первой сломалась Ханифа – сразу, как только Идрис ушёл на фронт.

Она теперь каждый день с утра прибегала к Бибинур, шла вместе с ней к корове в хлев, в огород, на колхозный луг. Бибинур доит, пропалывает картошку, косит сено, а Ханифа стоит рядом. Обнимет свою маленькую собачонку, Марса, и, целуя его в мокрый нос, стоит и плачет…

Пальцы у неё тонюсенькие, прозрачные, сквозь кожу косточки просвечивают. Ноги тоже тонкие, ступни маленькие… Как ей доить корову, удержит ли тяпку? Никакого умения – собачка да книжки!

Но разве можно без работы жить?…

И странным казалось, не верилось: это она ли, та самая заведующая, что при необходимости могла требовательно прикрикнуть или привести в трепет отпетых озорников одним взглядом своих больших глаз?! Это ли та самая жена директора аксыргаковской школы, которая с приезжавшими из района грозными начальниками разговаривала надменно, и они терялись перед ней? Та ли самая это Ханифа, что могла заставить своего медведя-мужа бегать по воду, мыть полы? А что ныне? Разговор-стенание, походка как у безнадёжно хворого человека, узкие лиловые губы бескровны. Только что в собачонке нет перемен – и до войны тонко лаяла «тяф-тяф», и теперь так же. Птичку увидит – шерсть сразу дыбом. Игрушка!

Да-а, для женщины муж – основа всего. Только на него-то и опираться…

Ханифа то и дело остаётся ночевать у Бибинур. Перед сном сбрасывает с себя одежду: груди малюсенькие, как желтки яиц, ягодицы тощие, плоские, становятся заметными глазу только после того, как наденет она шесть-семь юбок, а ноги прямые, будто лыжные палки, зато тело блестит и сверкает, словно шёлк. Ногти на ногах покрашены, пятки белые, круглые, всегда чистые, и вся она благоухает приятным ароматом: не брызнет на себя духами – умрёт!

– Я не смогу здесь жить, Бибинур. Уеду. Говорят, иди учительствовать. Дают предмет. И уроки Идриса отдают. А зачем?

– Бери, не отказывайся, – уговаривает Бибинур. – Паёк выделят тебе, Ханифа-апа. Нельзя без работы!.. Вместе проводили мужей, вместе встретим. Война не будет вечной, как-нибудь перебьёмся. Вернутся мужчины, вернутся, Бог даст. И сны хорошие снятся, верю снам…

Как раз в одну из тех ночей, когда Бибинур, наивной, чистой душой женщине из Аксыргака, снились сладкие сны, – перед рассветом, во время начавшейся атаки на занятую немцами высоту упал, как подрубленный дуб, младший лейтенант Идрис Белов и не поднялся. Габдуллазян был в его взводе. Чёрную весть узнали от него. «В том бою из наших погибли три человека, а среди них был сражён наповал осколком мины наш дорогой командир Идрис-абый», – писал он Бибинур. И она, горюя, всё же удивилась: «Смотри-ка, не смогли такого богатыря пулей свалить – даже мину направили…»

Ханифа принялась было вести в школе уроки, но узнав про гибель мужа, двое суток не выходила из дома, ничком лежала на кровати, а на третий день попросила в колхозе лошадь. «Уезжаю я», – сказала она Бибинур. И с первого взгляда на неё можно было понять: всякие уговоры бесполезны, она их просто не услышит.

До станции на подводе проводила её Бибинур.

Тогда же на городском базаре продала она прихваченное с собой сливочное масло, купила Хатиме розовый платок и цветастый отрез на вырученные деньги, а обоим мальчикам – по заячьему треуху. «Чего ж себе, мама, ничего не купила?» – спросила Хатима. «Себе? – погладила её по головке Бибинур. – Что вам – это и мне!»

В феврале сорок первого её поставили смотреть за лошадьми. Старшим конюхом назначили.

Когда она пришла на конюшню, там было восемнадцать лошадей. Она, значит, за старшую, а помогать определили двух подростков. Оба шустрые ребятишки, оба с Нижнего конца, а уж такие обормоты – девушкам дорогу загораживают… В их обязанности входило таскать сено и солому, следить за кормушками, поить коней; они же чистили денники, вытаскивали навоз и складывали его в бурт. Бибинур отвечала за сбрую, оглобли в лесу заготавливала, научилась выделывать свиную кожу для супони, на сыромятные ремни. Трудная работёнка мужской силы требовала, крепких тяжёлых рук, но считаться не приходилось…

С середины марта стало туго с кормами, не только ни сена, ни овса уже не имели – всю солому подобрали. Вынуждены были свалить со школы крышу, наново положенную в год начала войны, – и на этой соломе кое-как держали лошадей.

От Габдуллазяна письма приходили редко, и каждое, за малым исключением, бывало похожим на предыдущее: вначале всем односельчанам – с длинным перечислением – приветы, затем короткие слова, что жив-здоров, потом выражение надежды на скорую встречу – и подпись… «Я-то выдержу, вот как ты там живёшь одна с детьми?…» – спросил бы хоть когда-нибудь! Но и на это не обижалась Бибинур, сознавая, что нелегко там, вблизи со смертью, мужу. Тяжко достаётся, наверно, бойцу,