Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

Когда погас свет, все начали орать, ну вы поняли… Я сам сначала тоже реально кричал, просто по приколу, е-е-е-е. [Потом кто-то предложил пойти на улицу с магазинами, чтобы их пограбить.] Там были все отовсюду. Все просто гуляли и болтали. Мы зашли в этот сувенирный магазин, и они просто взялись за дело, а потом сломали… Все на подъеме, адреналин, вы в курсе; я не спал. Знаете, меня заряжало возбуждение этого момента. Света не было, понимаете, и мы собирались посмотреть, на что способны. Я был реально на взводе – мы просто влились в это настроение, понимаете? Как говорится, назвался груздем – полезай в кузов. Мы просто сошли с ума [Curvin, Porter 1979: 188].

Еще одной примечательной особенностью в отдельных разновидностях ситуаций с мародерством является сдержанность сексуальных проявлений. Когда все правила отменены, можно ожидать, что люди станут получать любые удовольствия, на какие только способны, а в хаотичных толпах будет попадаться много неизвестных, которых можно безнаказанно сделать жертвами сексуального насилия. Согласно Тилли [Tilly 2003], для начала многих беспорядков характерно моральное возмущение против властей или расовой несправедливости, но затем они превращаются в конъюнктурную погоню за личной выгодой под прикрытием распада власти. Однако этого не происходит в сексуальной сфере – по меньшей мере в ситуациях «моральных каникул» во время протестных бунтов в гетто. Толпа мародеров не участвует в изнасилованиях и даже не занимается ощупыванием женских прелестей в своей среде. Как во время американских беспорядков на расовой почве в 1960‑х годах, так и в ходе беспорядков в Лос-Анджелесе 1992 года признаки изнасилований практически отсутствовали.

Тем не менее существуют разновидности массовых беспорядков, где дело обстоит с точностью до наоборот. В ходе беспорядков, сопровождающихся вторжениями на территории чужих этнических групп, могут происходить довольно систематические изнасилования женщин противника, ставшего мишенью; проникновение в жилье неприятеля иной этнической принадлежности может сопровождаться как грабежами, так и изнасилованиями [Horowitz 2001; Калдор 2015]. В чем заключается разница между одними беспорядками, в которых сексуальная сдержанность является нормой, и другими, где сексуальное насилие присутствует наряду с другими формами нападений? В ходе беспорядков на своей территории, где отсутствуют представители неприятельской группы, основная часть энергии направляется на нападение на неодушевленные цели – с другой стороны, вторжение на территорию врага с целью нападения на людей дает больше поводов для изнасилований. Еще одно условие заключается в том, что изнасилования происходят в ходе таких беспорядков, где нападающими и мародерами выступают исключительно мужчины. Во время тех беспорядков, когда к грабежам присоединяются женщины, они занимаются этим без риска подвергнуться сексуальному принуждению[13]. «Моральные каникулы» сужают границы группы до анклава локальной солидарности – либо, возможно, по сути, расширяют их до превращения в анклав солидарности в месте, которое в ином случае оказалось бы зоной, охваченной аномией. Дюркгеймовское коллективное бурление наделяет участников «моральных каникул» ощущением безопасности для себя, даже если они находятся в районе, который обычно считается криминально неблагополучным. До тех пор пока продолжается участие в ритуальных действиях группы, их тело находится в безопасности. «Моральные каникулы» представляют собой отдых от одних моральных норм, но при этом они решительно внедряют другие моральные нормы.

Буйные вечеринки как элитный потлач

Что представляет собой «буйная вечеринка» (wild party)? Это, конечно же, метафора – одна из того семейства метафор, к которому относятся такие понятия, как «гудеж», «попойка», «оргия» и «угар». Люди, выступающие на ведущих ролях в таких мероприятиях, приобретают репутацию «диких и сумасшедших чуваков», «дебоширов», «бесшабашных», «заводных» и «тусовщиков». Эти понятия подразумевают высокий уровень коллективного бурления и сильное ощущение антиномизма – нарушения границ нормальности.

Самый простой способ превратить вечеринку или празднование в незабываемый разгул – устроить разгром, чем-то напоминающий мародерство во время «моральных каникул». Отличие же заключается в том, что мародерство (по меньшей мере во время беспорядков на своей территории) представляет собой разновидность низового восстания, направленного против объектов, принадлежащих неприятельским группам и воспринимаемым по меньшей мере как символические мишени. Однако на буйной вечеринке материальные разрушения, как правило, касаются имущества ее же участников. Подобная буйная вечеринка представляет собой элитный потлач.

Архетип потлача происходит из празднований индейских племен северо-западного побережья Тихого океана – территории, богатой дарами моря и лесом [Kan 1986; Ringel 1979]. В XIX веке эти племена разбогатели по местным меркам благодаря торговле пушниной. Во время их празднований, которые организовывались по приглашениям от одного местного вождя к другому, хозяин должен был продемонстрировать свое богатство, щедро одаривая гостей собственным имуществом, после чего гостям приходилось в ответ устраивать столь же расточительное мероприятие. Воюющие кланы могли устраивать потлачи в качестве церемоний заключения мира, и жестам ритуальной враждебности во время таких событий зачастую принадлежало видное место. Соперничество за демонстрацию статуса обострялось; одеяла, медные листы, западные товары (например, швейные машинки) и другие сокровища не только раздавались, но и уничтожались на глазах у гостей или выбрасывались в море в качестве широкого жеста презрения к вещам, которые являются всего лишь имуществом. В племенах, о которых идет речь, существовало резкое разделение на знатных и обычных людей – владеть рабами и медными листами могли только аристократы. Кульминацией потлача было убийство рабов в виде церемониальной казни. Как и медь, рабы не использовались в утилитарных целях – их приобретали непосредственно перед потлачем, чтобы принести в жертву на глазах у гостей. Ключевое испытание в ходе ответного потлача заключалось в том, сможет ли очередная принимающая сторона пожертвовать статусным имуществом равной или большей ценности.

Помимо этих форм насильственного уничтожения ценного, а в особенности наделяющего статусом имущества, во время потлачей устраивались танцевальные и гастрономические конкурсы. Хозяева старались создать впечатление, что запасы еды у них безграничны, и заставляли гостей ее поглощать, рассчитывая, что те съедят сверх меры и у них начнется рвота. Если никого не рвало, это бросало серьезную тень на хозяев потлача и их гостеприимство.

Потлач представляется как большая и шумная вечеринка, наполненная бахвальством и бьющей ключом гордыней. При этом потлач был элитным мероприятием, поскольку устраивать его могли только самые богатые представители племени, а гости также должны были иметь высокий статус или по меньшей мере притязать на него, поскольку тот, кто приходил на потлач и был не в состоянии устроить аналогичное мероприятие, лишался статуса (этот момент подчеркивается в классическом исследовании Марселя Мосса [Мосс 1996]).