Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

представителей противоположной расовой группы, случайно оказавшихся в этом районе (в качестве примера можно привести белого водителя грузовика, которого вытащили из кабины в черном районе и избили на улице в начале беспорядков в Лос-Анджелесе в 1992 году). Тем не менее нападения на лиц иной этнической принадлежности, да и на саму полицию, не являются основным занятием, в котором участвует масса участников восстаний в гетто. Это дает основание рассматривать такие бунты отдельно от этнических беспорядков с вторжением на чужую территорию, более непосредственно ориентированных на поиск врагов, на которых можно напасть (мишенью также может стать их имущество, хотя это вторичный момент), тогда как ключевой характеристикой восстаний в гетто является мародерство.

В ходе столкновений с полицией в патрульные машины обычно бросаются различные предметы (бутылки, цементные блоки, камни) – это одновременно мобилизует толпу и запускает процесс уничтожения имущества. Подключиться к забрасыванию противника чем-нибудь легко – это куда более легкое занятие, чем стрельба или использование взрывчатых веществ. К тому же ему присущ драматизм, в процессе производится множество звуков разбивающихся предметов и остаются видимые следы: осколки стекла, разбитые и неровно треснувшие окна, помятые автомобили, – все это оказывается открытым нарушением нормальности, но в то же время не столь экстремально, как окровавленные человеческие тела[4]. Если первые действия по изгнанию властей – действия, устанавливающие режим «моральных каникул», – представляют собой впечатляющее уничтожение материальных ценностей (уничтожение имущества выходит на первое место в сравнении с человеческими жертвами), то они задают сценарий, благодаря которому цель разрастается до любого находящегося в поле зрения объекта общественной собственности или имущества организаций.

Вначале мишенью мародеров может выступать определенная этническая группа, но если режим «моральных каникул» продолжается много часов или даже дней, то объектами нападений, как правило, становятся все магазины и рынки в округе. Все, чему удается нанести ущерб, превращается в преодоление социальных ограничений: разбитая витрина магазина – кто бы прежде ни считался его владельцем – становится приглашением войти внутрь. Следующим шагом в этом процессе становятся поджоги, поскольку они, как правило, начинаются с конкретных целей (в этом качестве может выступать ненавистная этническая группа) и затем перекидываются на соседние здания, в результате чего все вокруг превращается в элементы зоны, свободной от ограничений [Tilly 2003: 143–148].

Мародерство развивается в спонтанной организационной форме, напоминающей другие аспекты насилия толпы: в первых рядах идет небольшая элита, за которой следует более многочисленная группа сторонников и зрителей, которые вовлечены в действо наполовину. Как отмечает Ульф Ханнерц [Hannerz 1969: 173], некоторые лица играют роль предводителей мародерства, беря на себя инициативу по проникновению в магазины. Во вре́менном сообществе уличной толпы они даже демонстрируют долю альтруизма, поскольку не занимаются грабежом сами, а движутся вперед, открывая доступ к местам для грабежа, чтобы за ними могли последовать другие. Похоже, они осознают, что значительная часть толпы не будет участвовать в непосредственном насилии, даже если оно направлено против материальных объектов, а включится в процесс только после того, как кто-то другой сделает первый шаг, сформировав зону, свободную от ограничений, и ситуацию, подходящую для мародерства. Предводители мародерства выступают в качестве посредников, чем-то напоминая унтер-офицеров в не имеющей иерархии и полностью добровольной эфемерной армии.

Поджоги можно рассматривать как эмоциональное выражение гнева, направленного на врага, хотя они представляют собой нечто большее. Когда массовые беспорядки представляют собой восстание в том же районе, где проживают его участники, устраивать поджоги довольно неразумно, так как они редко ограничиваются теми конкретными зданиями, которые идентифицируются как имущество врага[5]. Тем не менее уничтожение своей же собственности не является чем-то необычным в рамках определенных разновидностей коллективных мероприятий, в особенности пьяных гулянок (ниже мы обратимся к «буйным вечеринкам»). В обоих случаях разрушение представляет собой способ создания центра внимания и сопутствующего ему коллективного эмоционального подъема – ничто не вызывает более пристального внимания, чем пожар, особенно если вы находитесь неподалеку. Фраза «Гори, детка, гори!», которую часто повторяли и цитировали во время восстаний в черных гетто в 1960‑х годах (и которая выступала отзвуком угроз воинственных политических лидеров «в следующий раз устроить поджог»), представляла собой политически провокационный и подстрекательский риторический прием; поджоги также в значительной степени выступают некой формой риторики, театральным жестом самого драматического рода. Их главный эффект, помимо ограниченных разрушений, которые они причиняют противнику, заключался в привлечении внимания со стороны внешнего мира, но прежде всего от живущих неподалеку людей, которым теперь, в установившейся атмосфере «моральных каникул», ничего не оставалось делать, кроме как занять ту или иную собственную позицию[6].

Если поджоги представляют собой механизм, позволяющий собрать людей, с тем чтобы они стали свидетелями «моральных каникул», то мародерство является инструментом формирования массового участия. Мародерство дает большому количеству людей какое-никакое занятие, оно является актом неповиновения власти, что позволяет людям присоединяться к «моральным каникулам». Мародерство относительно безопасно и даже не содержит конфронтационной напряженности/страха, поскольку его участники (по меньшей мере рядовые, а не принадлежащие к элите подобных действий) обычно сталкиваются не с теми или иными людьми, а только с имуществом, которое и так уже подверглось насилию. Банальная, но не получившая достойную оценку мысль заключается в том, что участникам беспорядков нужно чем-то заняться, иначе беспорядки исчерпают свой потенциал. Если толпа прекращает собираться, эмоциональная атмосфера, поддерживающая «моральные каникулы», испаряется; полиция может вернуться, возникнет нормальная обстановка – импульс окажется утраченным. Остановив бунт, его уже нельзя начать снова.

Соответственно, во время беспорядков, которые продолжаются особенно долго, должно происходить особенно много разграбления или уничтожения имущества на обширной территории. Слишком затянувшиеся беспорядки – продолжающиеся дольше обычных одного-двух дней – происходят там, где зона мародерства или разрушений постоянно перемещается, в результате чего в эти действия можно вовлекать новых участников, а также могут появляться новые мишени для грабежей и поджогов (а в некоторых случаях случаются и массовые убийства).

Например, в 1830 году английские сельскохозяйственные работники, недовольные увольнениями и сокращением заработков, поджигали амбары и фермерские дома на протяжении нескольких месяцев – с конца августа по середину декабря, причем основная активность их действий пришлась на два месяца – октябрь и ноябрь [Tilly 2003: 178–187]. Эти события получили название «восстание Свинга» в честь легендарного мстителя капитана Свинга, чье имя подразумевало угрозу вешать врагов, хотя на практике насильственные действия по большей части ограничивались поджогами, за исключением столкновений с властями в пиковый период бунта. Когда повстанцам давали отпор организованные силы, они направлялись в другой приход, вербуя там новых участников и находя новые цели для своих нападений. Централизованная организация отсутствовала, и каждый день насилие происходило