Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

давал убыток, и совершенно голословно утверждалось, что дела Мисожникова были очень запущены, из чего сделан вывод о попытке сжечь завод и получить страховой капитал. Но это слабое следствие представляло опасность для Мисожникова, ибо дело вершил Петровский. На Кавказе члены суда, за редчайшими исключениями, были всецело подчинены председателю и его авторитету. Я боялся принять защиту Мисожникова, но защитники Кузнецова и Колобова, а также местный защитник Мисожникова, Овчаренко, настоятельно рекомендовали меня. Сам Мисожников прислал очень трогательное письмо с просьбой помочь ему. Пришлось согласиться. Думал, на случай обвинения для подачи жалобы в палату и защиты там можно будет пригласить кого-либо из известных столичных адвокатов. Защиту принял в апреле 1915 года, а в июне того же года уже слушалось дело.

Приехав во Владикавказ, я узнал от товарищей по защите, что будто Петровский относится ко мне с уважением и доволен, что в этом трудном деле я приму участие.

Жара была во Владикавказе адова. Свидетелей нагнали массу, несколько экспертов, собственник завода, большой сукин сын Паршин, ростовский купец, пригласил двух поверенных, и страховое общество, в котором Паршин застраховал завод, прислало поверенного из Харькова.

До открытия заседания зашел поздравствоваться с Петровским. Принял любезно, познакомился с членами суда. Нетрудно себе представить, как хорошо чувствовал себя ничтожный Петровский в роли председателя далекого суда от Тифлиса, суда без присяжных заседателей и адвокатов без совета. Он — Петровский — глава и вершитель всего соприкасающегося с судом. Он — любимец Лагоды, который, будучи старшим председателем палаты, повел такую политику, что наместник Кавказа[419] написал царю: «Пусть уберут Лагоду или примите мою отставку». Щегловитов вынужден был отозвать Лагоду и назначить его в Сенат. Но так как Лагода оказался совершенно непригодным для судебных департаментов, то его назначили в Департамент герольдии[420].

При Петровском состояли два члена суда, на вид заношенные пожилые люди, доживающие до пенсии. Как ни теснил Щегловитов суды, но в Центральной России они еще были стойки и сохраняли добрую традицию «старого суда» [18]60-х годов. На окраинах уже действовали Лагоды и Петровские.

Открыли заседание. Я заявил отвод против участия в деле страхового общества в качестве потерпевшего и гражданского истца. Ссылаясь на надлежащие узаконения и решения Сената, просил устранить поверенного. Застигнутый врасплох, присяжный поверенный растерялся и слабо защищался. Вопрос был ясен: потерпевшим являлся Паршин, владелец имения. Суд удалился для совещания и объявил об удалении из дела страхового общества и его поверенного. Жалко мне было сконфуженного присяжного поверенного …[421], но иначе поступить не мог. Затем я просил суд установить, имеет ли частный поверенный Богородский, поверенный Паршина, свидетельство на право ведения гражданских дел во Владикавказском суде, и если такового не имеет, то устранить его от участия в деле согласно надлежащим статьям и решениям Сената. Богородский заявил, что данное дело — уголовное, почему ему не нужно свидетельство суда, но в решении Сената именно предусмотрен аналогичный случай, почему суд удалил Богородского.

Петровскому очень нравились такие судебные казусы, он их смаковал по-своему. С паршивенькой своей улыбочкой он спросил:

— Имеете еще заявления?

— Да, имею. Я прошу настоящее дело направить к прекращению ввиду допущенных судебным следователем нарушений во время предварительного следствия, уничтожающих все производство.

Указав, что Паршин, не будучи сам допрошен в качестве потерпевшего по делу, получил от следователя широкое право расследования преступного события, для чего присутствовал при допросе свидетелей, задавал им вопросы, сносился со следователем письменными отношениями, получал от следователя неоднократно письменные разрешения для получения справок в банках о делах Мисожникова, причем иные справки имели характер «выемок», а другие представляли «торговую тайну» Мисожникова, которая могла быть надлежащим образом проверена и установлена лично следователем, а не Паршиным. Я установил, что Паршин в частном письме, подшитом к делу, уведомлял следователя, «что нашел двух важных свидетелей, которых доставит в камеру и которые покажут… (приведены их показания)». Словом, я изложил небывалую картину производства предварительного следствия, руководимого потерпевшим и его поверенным. Лишь через два месяца был впервые допрошен Паршин, а Мисожников заключен под стражу на другой день после пожара на основании заявления Паршина. Я указал страницы, на которые ссылался, и цитировал некоторые курьезные части писем, в которых были теплые пожелания успехов, поклоны поверенного, а в одном письме было сказано: «…о ваших почтенных трудах узнает министерство и порадуется, что имеет такого просвещенного деятеля в глухом месте России».

Воздух накалялся. Петровский дергался и, видимо, не знал, что делать. Запретить не решался. Члены суда сидели, как будто не слушая происходящего, и лишь товарищ прокурора слушал с большим вниманием и записывал делаемые мной ссылки на Устав уголовного судопроизводства[422]. Окончил заявление.

— Ваше заключение, господин товарищ прокурора? — сказал Петровский.

— Прошу дать мне время для ознакомления и проверки указаний господина защитника.

К этому присоединился поверенный Паршина. Суд объявил перерыв на час.

Согласно с заключением прокурора, суд постановил: оставить заявление мое без удовлетворения ввиду того, что в деле, помимо указанных нарушений, имеются достаточные данные для предания привлеченных лиц к суду.

Началось судебное следствие, которое, в сущности, явилось новым предварительным следствием. В течение двух дней Петровский допрашивал подсудимых и только их. У него, видно, составился план установить прежде всего, что Мисожников находился накануне банкротства и что пожар и получение страховых убытков могли его спасти. Пришлось бороться и доказывать противное, так как Петровский совершенно не разбирался в торговом обороте промышленника и купца и не мог понять, почему, имея состояние в 100 000 рублей, можно пользоваться кредитами в 200 000 рублей и более. Приходилось биться, доказывая, что такое «торговый вексель», «специальный счет» и прочие примитивные положения в торговом обороте. Когда же после многих объяснений Петровский с ехидной улыбочкой сказал:

— Значит, если у меня в кошельке сто рублей, а я наделал долгов на триста рублей и, в расчете выкрутиться, буду вертеться, как говорится, «на фу-фу», то, по вашему мнению, дела мои блестящи и я богат.

Мне пришлось ходатайствовать о допущении по всем возбужденным Петровским вопросам о положении торговых дел Мисожникова заключения сведущих людей. Петровский согласился, и были вызваны управляющие Государственным, Азовским и Взаимного кредита банками[423], которые, рассмотрев баланс прошлого года, текущую отчетность и прочее, пришли к единогласному заключению, что Мисожников вел свои дела в полном порядке, что задолженность его, в сравнении с положением дел, нормальная и небольшая, причем вполне обеспечена его наличным состоянием и покупательскими векселями. За прошлый год он получил чистого дохода 23 850 рублей. Что же касается положения крахмального завода, то судить нельзя, ибо еще нет отчетного года, дело новое,