Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества - Коллектив авторов

естественной, самостоятельной) мобилизации: «Весь наш народ чувствует себя мобилизованным»[1140]. О партизанах в партийной печати речь пошла позднее, в августе[1141]. Впоследствии в связи с тем, что ополченцы были влиты в армию, роль главного символа народной войны ушла от ленинградских добровольцев, наследников Красной гвардии 1918 г., и была закреплена именно за партизанами.

Выстраивание героического дискурса средствами истории шло с самого начала, а само объявление войны Отечественной задавало рамки для сохранения ее опыта. Упоминания Александра Невского, Наполеона и борьбы с интервентами также были постоянным рефреном пропаганды. Политработа для советского государства стала обязательной частью любой борьбы — и боевые действия изображались в подобающем историческом контексте. Так, еще в августе 1941 г. почти одновременно с формированием армии народного ополчения был сформулирован план по увековечиванию ее истории[1142]. Важной вехой стало зимнее контрнаступление: надежды на повторение 1812 г. и «разгрома немцев под Псковом и Нарвой», описанного в Кратком курсе истории ВКП(б), диктовали совершенно четкие картины народной войны. В январе 1942 г. Ленинградский штаб партизанского движения (далее – ЛШПД) организовал художественную выставку о партизанах[1143]. В отряды и на оперативные пункты командировали художников, фото и кинооператоров[1144]. Впоследствии материалы выставки вошли в состав Музея обороны Ленинграда. Также пропагандистски была оформлена встреча партизанского обоза с хлебом весной 1942 г. Усилия ленинградских органов власти в области коммеморации уже привлекали внимание специалистов[1145]. Мы отметим лишь важные для нашей темы моменты: серьезнейшую роль в сборе материалов сыграл Ленинградский институт истории ВКП(б) (Истпарт), в начале 1930-х гг. уже работавший с воспоминаниями красногвардейцев и партизан Гражданской войны, в т. ч. которые сейчас мы называем устной историей. Интервью с партизанами занимают немалую часть собранного Истпартом в 19421944 гг. архива. Помимо этого в 1944–1945 гг. при обкоме действовала комиссия по сбору материалов о партизанском движении[1146] [1147]. Создаваемая история была, безусловно, «ленинградоцентрична»: и партизаны, и горожане, и красноармейцы группировались вокруг руководства города и товарища Жданова лично, над которым стоял лишь Сталин. Как указывает А. Павловская, формирование архива характеризовалось наложением двух тенденций: формы работы были авангардистскими, а господствующий нарратив диктовал классицизм, а именно руссоцентричность, этатизм и героику[1145]. Для партизанской темы ярким примером последней тенденции стала изданная в 1943 г. под авторством начальника ЛШПД Михаила Никитина работа «Партизанская война в Ленинградской области». Образы, созданные с прицелом на скорую победу в 1942 г., оказались применимы и в рамках той картины, которую рисовала пропаганда 1943–1944 гг. Они же вошли в пантеон, закрепленный созданием Музея обороны Ленинграда, в нем партизанский отдел занимал несколько залов[1148]. Таким образом, можно сказать, что на протяжении всей войны партийное руководство города занималось редактурой культурного текста о партизанах.

Организованный герой

Каким же был герой текста? Что содержали в себе образы партизан? Исследователь соцреализма А. Бритлингер определила героизм в советском контексте как «храбрость плюс сознательность»[1149]. Сознательность, т. е. победа над всем неорганизованным, сочеталась с эмоциональным порывом, порожденным самой сутью человека: жгучей ненавистью, пламенной любовью. Здесь легко увидеть параллель с уже упомянутым нами сочетанием стихийности и массовости партизанского движения с его партийностью. Для советской культуры это было не парадоксом, а диалектикой: весь народ испытывает огненные чувства, но разжигать пламя народной войны должна самая лучшая часть народа – коммунисты-большевики. Кроме того, само понятие «народ» было нагружено политически – к советскому народу принадлежат те, кто лоялен режиму, остальные могут быть из него извергнуты как враги. Соответственно, желание бороться с оккупантами можно было перенести из сферы гражданских добродетелей в сферу врожденных характеристик – тех, которые дают принадлежность уже к русскому народу. Героем – в полном соответствии с довоенной песней – мог и должен был стать любой. Подобная схема хорошо прослеживается по материалам, имевшим установочный характер. Организационные меры советской власти изображались как канал для ненависти, идущей из самых недр народа, «выросшей из семян, посеянных партией»[1150].

Участие в партизанской войне изображалось как реакция на преступления оккупантов, именно с них начиналась уже упомянутая нами книга М. Н. Никитина[1151]. Первый раздел назывался «Враг на нашей земле», второй – «Народные мстители». Таким же образом согласно тематическому плану начинался отдел партизанской борьбы в Музее обороны Ленинграда[1152]. Партизанская борьба устами начальника ЛШПД называлась «высшим проявлением благородных чувств русского человека»[1153]. Одним из актуальных символов стал плакат Иосифа Серебряного «Русский народ никогда не будет стоять на коленях»[1154]. Отсюда следовала трактовка, прямо отсылавшая к классической героике, в 1944 г. один из работников ЛШПД писал в работе о партизанских газетах: «Как герой греческой мифологии Антей был силен нерушимой связью с матерью-землей <…> так большевики-партизаны были сильны связью с народом»[1155].

Итак, герой должен был обладать партийностью и народностью. Партийный и комсомольский актив действительно был главным кадровым резервом ЛШПД. Из семнадцати партизан-героев Советского Союза, награжденных к апрелю 1944 г., девятеро были комсомольцами, семеро – членами партии. Первыми из тех, кто обрел героический статус, стали секретарь Гдовского райкома комсомола Иван Никитин, лужская комсомолка Антонина Петрова и комсомолец из Дедовичей Михаил Харченко. Двое первых на момент награждения погибли в бою, все были местными уроженцами, все воевали во вражеском тылу с самого начала. Обо всех троих, что немаловажно, было кому рассказать, и они были связаны с группами, деятельность которых считали удачной: Никитин стал символом обороны на подступах к городу, Петрова – представительницей лужан, которые продолжали действовать всю первую зиму под руководством районных партийцев, Харченко участвовал в отправке партизанского обоза с хлебом в Ленинград. Гибель героев можно было представить как символ продолжающейся борьбы, но при этом она превращалась в кульминацию биографии, от которой задом наперед разворачивался сюжет, этот процесс нам кажется схожим с тем, что в современных общественных науках обозначают как фреймирование. Упор на народность нередко придавал биографиям героев полуфольклорный характер. Так, в сборнике о комсомольцах-партизанах «Девять бесстрашных» Михаил Харченко, участник советско-финской войны, представал пареньком-слесарем, сбежавшим на фронт. В очерке этот эпизод оформлен как вставная новелла, в которой Харченко проявляет чудесные способности, собирая из лишних деталей действующий пулемет, и получает орден Ленина. При этом в очерке 1944 г. герой, погибший в конце 1942-го, изображен как живой[1156].

Область священного. Женщины и дети

Как отмечает Е. Добренко, основной чертой довоенного соцреализма была бесконфликтность, равность героя своей социальной роли. Война потребовала описания экстремальных страданий и дискомфорта, невозможного в рамках конфликта хорошего с лучшим, что вылилось в