Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества - Коллектив авторов

«террористический натурализм» военной литературы. При позднем сталинизме произошел возврат к довоенным конвенциям в форме эпоса[1157]. В случае с партизанами героика помогала делать даже из поражений будущую победу. Утрата становилась своего рода взносом на общее дело, в 1943 г. пропагандировался подвиг крестьянки, которая пришла к партизанам с просьбой сжечь ее дом, в котором расположились немцы[1158]. На заседании у начальника ЛШПД партизаны отмечали: «Такое интересное явление надо отметить: мужик раньше дом, корову считал своим состоянием, а сейчас горит деревня полностью, и никакой жалости, говорит только – принимайте в партизаны»[1159].

Максимальной жертвой становилась гибель в бою. То, что не укладывалось в сознательное участие в борьбе, можно было представлять как мучения, зовущие к мести. В брошюре «Это было на самом деле» Марии Шкапской, изданной в 1942 г. Детгизом, серия очерков о преступлениях оккупантов против детей завершалась сюжетом о Зое Космодемьянской и следующим пассажем от лица матери Зои: «Тысячи людей проходили мимо виселицы, и каждый спрашивал себя: «Могу ли я поступить так же?» И отвечал себе: «Да, могу». Тысячи писем получаю я со всех концов родной земли, и в каждом сказано: «Хочу быть таким»[1160].

Описания злодеяний оккупантов служили воспитанию ненависти к врагу, в итоге советский герой превращался в мученика и существовал в квазирелигиозном пространстве. И чаще всего это был не герой, а героиня. Символами гражданского населения – того, которое превращалось в народ в ходе борьбы, – становились женщины, дети и старики – все те, кто составлял большинство на оккупированной территории. Женщинам по канонам соцреализма предстояло сознательно идти на жертвы, способствуя победе. Блокада начиналась с воззвания, принято на женском митинге Ленинграда 28 сентября: «Лучше нам быть вдовами героев, чем женами трусов»[1161]. Антонина Петрова, уже упомянутая нами, погибла 4 ноября 1941 г. при разгроме отряда Полейко. Считалось, что она покончила с собой, оставив себе последний патрон. Эта героиня оказалась носительницей сразу нескольких категорий – молодости, партийной сознательности, самопожертвования, народности. Она стала своего рода ленинградской Зоей, ей была посвящена картина В. А. Серова «Партизанка», или «Последний патрон», написанная одновременно с прославлением московской героини. Картина после войны висела в центре первого зала, посвященного партизанам, в Музее обороны Ленинграда[1162].

На практике женщины и подростки действительно активно воевали в числе партизан, они чаще других выполняли роль разведчиков и связных. В 11-й партизанской бригаде действовал целый отряд девушек[1163]. Много женщин было в подпольных группах, каноническим примером стала организация Клавдии Назаровой в городе Остров. Ее репрезентация во многом была построена по образцу Молодой Гвардии[1164].

Детям в основном досталась пассивная роль. Дети-герои нового мира присутствовали в соцреализме, пантеон пионеров-героев возник еще до войны, причем носил черты нового религиозного культа[1165]. Однако во время войны речь больше шла о комсомольцах. Леонид Голиков, единственный ленинградец в числе прославляемых пионеров-героев, в реальности был комсомольцем[1166]. 16-летнего юношу изобразил мальчиком-пионером Ю. Р. Корольков в 1953 г. Этот образ взывал к новому поколению и в дальнейшем был активно использован в пропаганде по случаю 40-летнего юбилея пионерской организации [1167].

К концу сталинской эпохи был выстроен комплекс героических фигур, сгруппированных вокруг ленинградской партийной организации. Нарратив соответствовал сталинской периодизации Великой Отечественной: начальный период символизировали фигуры погибших, но не сдавшихся, а год коренного перелома и массового народного движения – образы 13 партизанских бригад, действовавших на начало 1944 г. в тылу врага[1168]. Партия играла роль наставника, проводившего персонажа сквозь испытания, которые проверяли его на верность своей социальной роли. Финалом героической биографии была или смерть, или победа – так, Леонид Голиков был удостоен Звезды Героя лишь после второго представления к награде, после гибели. За непосредственный подвиг, диверсию, при которой погиб немецкий генерал, ему при жизни вручили орден Красного Знамени. При этом рамки границы допустимой в военное время искренности начали сжиматься, герои смещались по шкале преодоления всего хаотического, теряя низменные человеческие качества. Как ни странно, этот нарратив создавался самими участниками партизанского движения, хорошо знавшими реальный размах кровавого хаоса на оккупированной территории и собиравшими свидетельства очевидцев в позднесталинское время[1169].

Герои как инструмент и поле борьбы

Послевоенная зачистка представлений о войне от натурализма стала в т. ч. и инструментом политической борьбы. «Ленинградская тема» в литературе и публичной истории была неразрывно связана с политикой и в итоге смешалась с «ленинградским делом». Одним из претендентов на создание основного ленинградского текста был писатель Евгений Федоров, издавший в 1944 г. книгу о партизанах «Гроза над Шелонью» и планировавший целую трилогию. Он потерпел неудачу: в 1945 г. на страницах «Ленинградской правды» ответственный секретарь ленинградского отделения Союза писателей А. Прокофьев подверг его критике. До того ему предъявили серьезные претензии на страницах «Звезды». Претензии Прокофьева довольно интересны: герои говорят ненатуральным, выспренным языком, при этом женские образы описаны излишне натуралистично[1170]. Под последним понимались любые намеки на сексуальность. Героини Федорова очень похожи на героинь «Тихого Дона», но для позднего сталинизма герой уже оторван от низменного настолько, что если и имеет пол, то лишь в политическом измерении. А описание жителей блокадного города, в котором упоминается «голодный блеск в глазах мучеников» критиковалось так: «автор надел на ленинградцев венец мученичества и ничего, кроме голодного блеска не заметил»[1171]. Мученичество оказалось синонимом слабости, которая была допустима разве что для несамостоятельных детей. Все остальные должны были бороться, одолевая саму природу, т. е. голод. Планка, заданная партийным каноном, оказалась необычайно высока, а требования, предъявлявшиеся к героям, произвольно распространялись на всех. Одобряемым поведением считалось лишь то, которое можно было описать в соцреалистическом тексте. Соответственно, наиболее удобными были те, кто погиб, ведь их историю можно смело выстраивать начиная с патетического финала. Все выжившие – и тем более попавшие в плен – могли проявить самый страшный грех перед партией – несознательность. Так, лужских партизан Е. Утина и В. Варзанова, попавших в плен и выживших, после разбирательств исключили из партии за «пассивное поведение в плену»[1172]. Стоит заметить, что оба успешно прошли фильтрацию, органы госбезопасности к ним претензий не имели. Варзанов был награжден орденом Ленина в 1942 г., но награду ему так и не вручили «из-за имеющегося компромата»[1173]. Компроматом был даже не сам плен, а то, что поведение людей в лагере не укладывалось в рамки рассказа о постоянно крепнущей подпольной борьбе. Оба старых партработника не могли быть причислены ни к героям, ни к предателям, и оставалось только присвоить им