Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Интеллектуальные неприятности тогда с лихвой окупались успехами в сельском хозяйстве — области, в которой он считал себя знатоком. Еще в августе 1953 года на встрече с сельскими активистами Хрущев сказал, что Советский Союз уверенно идет от социализма к коммунизму. Крестьянин из зала спросил: «При социализме у нас пока нет блинов, а будут ли блины при коммунизме?» Хрущев был уверен, что под его руководством до блинного коммунистического рая осталось чуть-чуть. В народе частушка о «блинках» ходила про Георгия Максимилиановича, но 1958 год мог эту ситуацию изменить. Урожай зерновых — 134,7 миллиона тонн — был на 30 % выше, чем в 1957-м, что, в свою очередь, почти на 70 % выше среднего урожая 1949–1953 годов[595].

Это был «сказочный» результат освоения целины. Но прекрасная погода 1958-го скрывала «несказочную» реальность новых зерновых регионов: целинные земли на Урале страдали от засухи и в 1955-м, и в 1957-м, а в Поволжье и Казахстане посевы были подвержены пыльным бурям.

Отличные экономические результаты не были вечными, но из-за веры первого секретаря в перманентную урожайность целины Закавказье и Средняя Азия тогда вообще избавились от пшеницы и перешли к выращиванию других культур, в том числе кукурузы, которая могла и «население прокормить, и животных накормить»[596].

Хрущев так понимал рационализацию: выращиванием зерна когда-то занималась вся страна, а теперь Прибалтика, средняя полоса России и часть Украины смогут заняться животноводством и свиноводством. А зерном пусть занимается обширный Казахстан. Первоначальная цель целины — 13 миллионов гектаров — была разумной, но, когда она перевалила за 30 миллионов, ни люди, ни промышленность уже не могли угнаться за амбициями первого секретаря.

В целом по Советскому Союзу на 190 гектаров пашни приходился один трактор, и даже в показательном Казахстане количество машин за несколько лет достигло всего лишь 300. Было мало хранилищ и уборочных комбайнов; плохо с грузовиками для перевозки; часто прекрасный урожай превращался в гниющую мокрую кашу. Теперь модернизация и автоматизация были необходимы как никогда, но каждый следующий шаг требовал больших вложений, к чему плановая экономика была не готова.

Хрущев должен был знать, что в сельском хозяйстве хорошие годы чередуются с плохими, но решил верить в целинную «скатерть-самобранку» и сделал удачный урожай 1958-го основой для планов роста советской экономики. Он решил не ждать 1960 года и 23 октября настоял на созыве внеочередного XXI съезда КПСС, своего «Съезда победителей». Первый секретарь убедил своих коллег отказаться от шестой пятилетки через три года после ее начала и принять семилетку. Только она могла вместить «новую величественную программу коммунистического строительства», одновременно позволив трудящимся выполнить план «без перенапряжения»[597].

Съезд открылся 27 января 1959 года, и, несмотря на скучное название доклада о «целевых показателях экономического развития Советского Союза на 1959–1965 годы», Хрущев развил в нем свои сказочные идеи коммунистического будущего[598]. Семилетний план, сказал он, это основа для скорого перехода к такому обществу, в котором уровень жизни превысит капиталистический, а ленинско-сталинское «от каждого по способностям, каждому по труду» сменится на настоящее марксистское — «от каждого по способностям, каждому по потребностям».

Создание экономической базы для «развитого коммунистического общества» и улучшения уровня жизни произойдет через непрерывное повышение производительности труда. Масштаб плана был огромен: капиталовложения за эти семь лет будут равны всем предыдущим десятилетиям советской власти. Повышение производительности вдвое позволит повысить заработную плату, сократить рабочую неделю и «значительно улучшить общественное, культурное и бытовое обслуживание населения». С 1960 года можно будет перейти на 7-часовой рабочий день, а к 1962-му на «40-часовую рабочую неделю». Средства, выделяемые на товары народного потребления, будут увеличены на 100 миллиардов рублей, потому что какой толк в повышении зарплат, если населению нечего покупать, рассуждал он.

В новом плане приоритет оставался за тяжелой промышленностью — рост на 9,8 % в год по сравнению с ростом потребительских товаров на 7,3 %, — но только потому, что в будущем повышение уровня жизни будет происходить не за счет излишеств индивидуального потребления, а за счет развития коллективных институтов — жилья, школ, культурных заведений, медицины, общественных столовых (где тогда, кстати, начали давать бесплатный хлеб — для недавно голодающей страны это было прорывом).

Объяснил он и соревнование с капиталистическими странами «в развитии производительных сил, в развитии экономического потенциала страны, в повышении материального и культурного благосостояния народа»[599].

Идеализм такого соревнования сегодня вызывает насмешку, но СССР бы выиграл у мира чистогана по предлагаемым им показателям: «где и сколько часов длится рабочий день, сколько материальных и духовных благ получает трудовой человек, какое он имеет жилье, какие ему предоставлены возможности для образования»[600].

Хрущев не взял такие сравнения с потолка. Он цитировал экспертные цифры советских экономистов: «По производству промышленной продукции в расчете на душу населения США превосходят СССР в два с лишним раза, по сельскохозяйственной продукции примерно на 40 процентов… Нет никакого сомнения в том, что намечаемый семилетним планом среднегодовой прирост промышленной продукции в размере 8,6 процента не только будет обеспечен, но и превзойден… промышленное производство в США будет в ближайший период расти ежегодно примерно на 2 процента»[601].

Такое развитие создаст экономические предпосылки для заботы коммунистического общества «о каждом человеке от рождения до глубокой старости». Ключевым учением марксизма-ленинизма был тезис об отмирании государства: с развитием «советской демократии» широкие группы населения будут привлечены к руководству страной. (Еще одна формула, впоследствии заимствованная Горбачевым.) По Хрущеву, в этом демократическом обществе будущего главным станет деятельность «трудящихся масс в самоуправлении».

«Антипартийная группа» обвиняла его в отсутствии большого политического видения (как будто разоблачение культа личности не было таковым!). Теперь настал его час эту точку зрения оспорить. И не на пустом месте.

Летом 1958 года первый секретарь пригласил на дачу Бориса Пономарева, тогда заведующего международным отделом ЦК. Он хотел обсудить возможность «отмирания государства» и приближения коммунизма. Что, если включить эти концепции в новую программу партии, интересовался он, ведь старая была принята еще при Ленине в 1919-м. Оба понимали, что переформулировать построение коммунизма не когда-то в будущем, а уже почти сейчас, будет непросто, но Пономарев приступил к работе.

Несмотря на утопический характер своих мечтаний, Хрущев подходил к судьбоносным переменам не с философской, а с практической точки зрения. Он рассуждал: две главные мировые системы — это «загнивающая» модель капитализма и «укрепляющаяся» модель социализма, а