Антропология недосказанного. Табуированные темы в советской послевоенной карикатуре - Анна Шевцова

Азии и Казахстана наряду с кавказскими были самыми узнаваемыми из всех советских «инородцев» – мужчины в длинных полосатых чапанах, тюбетейках или меховых шапках, чуть реже – женщины в платьях с шароварами, тюбетейках или платках, с длинными косами. Очень часто в 1950-е они присутствуют на общих плакатно-лубочных иллюстрациях вместе с другими «братьями-народами». По частоте упоминаний в 1950-е годы народы Средней Азии находятся на втором месте после славян (41 случай). Наиболее популярными для художников из республик были Узбекистан (11) и Таджикистан (5), а киргизы в 1950-е не изображались вообще. Такая диспропорция отчасти может быть объяснена плодовитостью и качеством работы художников журналов «Хорпуштак» и «Муштум», которые появились на свет еще в 1920-е годы и успели сформировать определенную художественную традицию. При этом в половине случаев просто давался описанный выше обобщенный образ без привязки к конкретному региону. Любопытная диспропорция наблюдается и в визуальном отображении Казахстана, где число этнически окрашенных иллюстраций в три раза меньше, чем обычных. Отчасти это связано с освещением сюжетов освоения целины, а отчасти – с этническим составом населения Казахской ССР, в которой, по переписи населения 1959 года, насчитывалось 30% казахов, 42,7% русских, 7,1% немцев, 8,2% украинцев и т. д.[109]

Крайне популярным вариантом у авторов «Крокодила» было использование среднеазиатских типажей для придания ориентального колорита изобразительным рассказам о гостях Москвы и Ленинграда, любующихся метрополитеном (07/1952), ВСХВ (15/1955), Третьяковской галереей (26/1952), Эрмитажем (30/1956) и т. д. Часто именно такой условно стилизованный «узбек»/«таджик» символизировал все национальные республики СССР, как, например, в сюжете о Всемирном совете мира наряду со столь же условными матерями, рабочими, учеными и т. д. Таким образом, здесь мы снова сталкиваемся с определенной колониальной парадигмой отображения этносов, где они предстают неотъемлемой частью имперского нарратива и объектом культуртрегерских усилий.

Здесь необходимо учесть, что именно данный регион в силу разных причин изначально воспринимался как объект целенаправленной имперской колонизации[110]. Соответственно, и традиция экзотизации данного региона сложилась еще в 1920-е годы[111], а начала формироваться еще до революции[112]. При этом даже сам «Крокодил» открыто иронизировал над подобной экзотизированной стилистикой («Цветет урюк», 11/1952).

Азиатский орнамент

1. Урюк (абрикосы)

2. Арык (канал)

3. Ишак (осел)

4. Плов (пища)

5. Бай (нехороший человек)

6. Басмач (нехороший человек)

7. Шакал (животное)

8. Кишлак (деревня)

9. Пиала (чашка)

10. Медресе (духовное училище)

11. Ичиги (обувь)

12. Шайтан (черт)

13. Арба (телега)

14. Шайтан-Арба (Средне-Азиатск. ж. д.)

15. Твоя-моя не понимай

16. Мала-мала/выражения»[113]

Вместе с тем, как и в случае с Кавказом, среднеазиатские сюжеты служили инструментом косвенной критики, хотя объекты этой критики не были специфичными: бесхозяйственность в колхозах, нерадивость, простои в работе из-за нехватки деталей и проч. (Узбекистан, Таджикистан, Казахстан), узбекские и таджикские бюрократы, которые не могут договориться о починке моста на границе между республиками (32/1952), халтурщики и горе-кооператоры (Казахстан), безумное распределение специальной литературы (каракулеводу-туркмену предлагают литературу по оленеводству, 28/1952).

Впрочем, часть критических сюжетов можно отнести к этнически окрашенным: узбекский спекулянт в парандже (08/1954), отсутствие заботы о чабанах в степи, жены-бездельницы руководителей колхозов в Таджикистане (12/1956). Очень часто «Крокодил» обращал внимание на подчиненное положение женщины. Классический сюжет того времени – повторим – мужчины сидят в чайхане, в то время как женщины трудятся в поле, или тунеядец живет на трудодни своей жены (Узбекистан 17/1955; Таджикистан 21/1955).

Именно в узбекском полосатом чапане изображена утка, входящая в здание радиостанции «Голос Америки», – так «Крокодил» отреагировал на начало вещания этой «вражеской» радиостанции на узбекском языке.

Сотрудники Института востоковедения АН СССР, критикуемого тов. Микояном на ХХ съезде за «дремоту», когда «весь Восток пробудился», изображены как персонажи «1001 ночи», в неге и кейфе среди гаремного вида секретарш-одалисок.

Несмотря на то, что в общих чертах среднеазиатская тема повторяла кавказскую, в среднем среднеазиатский визуальный ряд выглядит более сочувственным и дружелюбным, чем кавказский. Также необходимо отметить, что таджики и узбеки изображаются гораздо чаще туркмен, киргизов и казахов. Отдельное внимание стоит обратить на набирающий популярность в 1950-е годы дружеский шарж, например на таджикских деятелей культуры (12/1957), – результат специальной «крокодильской» экспедиции.

В 1960-е годы Средняя Азия по-прежнему была поставщиком наиболее экзотических сюжетов, почти догнав по количеству сюжетов кавказские республики (51 случай). Среди регионов наиболее популярными оставались Узбекистан и Таджикистан (13 и 15 случаев соответственно). Впрочем, здесь необходимо уточнить, что такие количественные показатели во многом были связаны с активным использованием жанра изорепортажа и по этой причине локализовывались в одном-двух номерах журнала. Именно так сделан отчет о командировке «Крокодила» в Таджикистан (22/1967). Его герои – хлопкоробы из колхоза «Москва», милиционер с розой, старик на ишаке из Курган-Тюбе, голубоглазый памирец – колхозник-винодел, душанбинский укротитель удавов, таджикские археологи из Института истории Академии наук Таджикистана. Все эти образы сопровождаются комментариями «Сказочники и ревнители традиций». Аналогично выстроен изорепортаж об Узбекистане, где также даны интереснейшие антропологические зарисовки колхозников – хлопкоробов и животноводов (32/1969).

С миру по нитке. («– Здесь и наш вклад на смирительную рубашку поджигателям войны!» Хлопководы Кашка-Дарьинской области выполнили годовой план заготовок хлопка. Государству сдано на двадцать процентов сырца больше, чем в прошлом году.) Рис. М. Черемных. «Крокодил». 1951. № 32. Обложка

Словом, меньше всего советская власть была расположена поощрять национальное своеобразие – ну разве что в декоративной форме, на уровне рушничков, тюбетеек, гопаков и молдовенясок. Тяга к своеобразию истинному, духовному совершенно справедливо подозревалась в стремлении к независимости – конечно, не политической, не государственной. О ней в ту пору мало кто мог помыслить[114].

Количество негативных сюжетов относительно 1950-х снижается, а основной акцент сделан на антирелигиозную пропаганду, развернувшуюся в начале 1960-х.[115] Ее символом является жадный мулла, принимающий «Волгу», но проклинающий трактора (11/1969). Сразу несколько карикатур высмеивают традицию ношения паранджи: супруги идут на маскарад, и муж запрещает жене, заботливо укутанной в чачван, снимать маску («Это неприлично», 36/1960); мужчина мечтательно наблюдает за работой женщины-сварщицы в защитной маске («И лицо закрыто, и деньги в дом приносит», 06/1968). В целом подобные иллюстрации можно рассматривать как логическое, но более-мягкое продолжение кампании «Худжум» 1920–1930-х годов. Гендерная эмансипация в подобном контексте становится элементом имперского управления[116]. Одновременно это вписывается и в общесоветскую художественную традицию создания нового образа женщины[117].

Регулярно перепечатывались антирелигиозные карикатуры из журнала «Хорпуштак». Карикатура активно использовалась в данной пропагандистской кампании не только в юмористических изданиях[118].

Естественно, что сохранялись и традиционные