Биполярное расстройство. Моя реальность - Светлана Викторовна Бозрова

Я забрала свой материал из больницы и попросила друга-онкоиммунолога отвезти его в Обнинск, где работал его знакомый известный профессор. Через неделю он вернулся с подтвержденным диагнозом.

Решение

Надо было думать, что делать дальше. По результатам анализов мой врач сказал мне, что можно обойтись и без лучевой терапии. Но если я переживаю, то для 100 %-ной уверенности, что раковых клеток во мне нет, можно ее сделать.

Лучевая терапия подразумевала под собой принятие радиоактивного йода, что влекло за собой множество ограничений. Сначала мне необходимо было прожить без замещающего гормона целый месяц, потом провести неделю в изоляции после непосредственного принятия йода и после до нескольких месяцев ограничивать социальные контакты, чтобы не заразить никого радиацией.

Как ни странно, несмотря на такой серьезный список ограничений, решение я приняла легко. Делать. Конечно, делать. Я училась на биохимика и слишком много знала, чтобы спокойно оставить все как есть.

В итоге я сделала выбор в пользу Обнинского радиологического центра и начала подготовку. Мне необходимо было перестать принимать замещающий гормон щитовидной железы и исключить любую еду, содержащую йод. На самом деле рацион становился достаточно скудным, поскольку я и так была вегетарианкой, а тут еще пришлось не есть молочные продукты.

Какое-то время я держалась. Я ходила на работу, занималась музыкой, общалась с друзьями. Но наступил переломный момент. Я пришла к друзьям позаниматься музыкой (у нас тогда была музыкальная группа) и в середине репетиции просто расплакалась и сказала, что у меня нет сил и я пойду домой.

Я приехала, легла в постель, и на протяжении следующего месяца подготовки практически не вставала.

Мои дневниковые записи того времени.

«Необходимо было принять решение, хочу я проходить радиойодтерапию или нет. С таким диагнозом она показана, но решение всегда за пациентом. Я решила, что стоит, хотя это и повлечет за собой большое количество неудобств. Мне пришлось договориться на работе, что меня не будет несколько месяцев. Мне снова повезло с замечательными людьми: меня согласились отпустить на удаленную работу с сохранением зарплаты. Задания, которые я получала, были, мягко говоря, легкими.

Сложнее было перестать есть все йодосодержащие продукты и принимать заместительную гормональную терапию. Я сразу почувствовала, что меня тянет вниз, в темное и вязкое болото. Повышение дозы антидепрессантов, конечно, не помогло. Я слегла пластом на месяц подготовки к радиации. Фоном играл сериал, рядом спала собака, за стеной подруга вела свою активную жизнь. А я лежала, и мне было все равно.

Когда мы с родителями приехали в Обнинск в центр радиологии, нас ждал приятный сюрприз. Терапию мне делали платно, чтобы долго не ждать, и вся сумма была внесена заранее. А когда мы прибыли, выяснилось, что мне за мои миниатюрные размеры полагается скидка почти в 20 тысяч рублей. Дальше меня повели по кабинетам забора крови и первичных приемов. Я относилась ко всему этому более чем равнодушно. Во-первых, мне было уже настолько привычно, что в меня вставляют иголки, что никаких эмоций это не вызывало. Во-вторых, на тот момент что угодно не вызывало у меня никакой реакции. Однако я помню, как медсестра, бравшая анализ крови, начала меня отвлекать милым непринужденным разговором и посреди беседы незаметно ввела иголку мне в вену. Я до сих пор ей благодарна. От таких людей становится светлее.

Мама почему-то решила, что ей надо пойти со мной по всем кабинетам. Я не сопротивлялась, потому что уже не могла. Из-за этого возникло несколько неудобных ситуаций с эмоциональным объяснением, почему я лечусь у психиатра. Я почувствовала, как устаю все сильнее и сильнее и больше всего мне хочется лечь наконец-то на больничную койку. Но еще часа два я провела в очередях на различные исследования, о которых я сейчас уже не помню.

В этот день тех, кому давали радиоактивный йод, было вместе со мной человек пять. Почему-то все нервничали. Меня удивляло, как у людей, проживших месяц без очень важного гормона, до сих пор не атрофировалась способность нервничать. Нам дали смекту для желудка и стали инструктировать. После того как мы получили свою дозу йода, мы должны были быстро и не трогая ничего вокруг пройти в свою палату-бункер. Сам йод выдавали в подвале. Мы толпились в очереди – вызывали по одному, так как доза на каждого рассчитывалась индивидуально. Настал мой черед. Женщина в костюме космонавта при помощи штатива разливала прозрачную жидкость в керамические стаканчики. Я выпила и пошла в свою палату.

Палата состояла из двух комнат и общего предбанника. Из него также были двери в душ и туалет. Стены очень толстые, но окно было. Кровати застелены нетканым материалом, который отвратительно ощущается на коже. Есть телевизор. Было очень холодно, и я сразу забралась под одеяло. В этом холоде мне предстояло провести пять дней.

С собой у меня был старый смартфон с интернетом и две книжки, два сменных комплекта одежды и мои таблетки. Все это после выписки должно было остаться там как зараженные радиацией предметы. Соседка моя оказалась полной женщиной сорока с чем-то лет, которая не могла замолчать ни на минуту. Я лежала с закрывающимися глазами и слушала о том, как у нее прошла операция, как она ехала из Петербурга в Москву, как ей не нравится ее шрам и как она его стесняется. «Что за глупость, – подумала я, – как можно стесняться того, что ты заболел раком?» На этом моменте я провалилась в небытие. Чтобы избежать общения с соседкой, мой организм выбрал стратегию «переворачивания» суток. Я спала днем и бодрствовала ночью. На мою беду шло Евровидение, а моя соседка не любила читать, но любила телевизор. Все дни в мой спящий мозг врывались громкие попсовые мелодии. Пожалуй, это самое тяжелое впечатление тех пяти дней.

В первый день у меня очень сильно опухла шея. Все болело, и я вызвала медсестер по экстренной связи. Мне принесли (вернее, подкинули под дверь) какие-то таблетки, даже не объяснив, что это такое. Но вариантов особо не было, и я выпила. Позднее выяснилось, что это был аспирин, все прошло.

На второй день я начала ощущать, что заключение в четырех стенах – это страшно. Интернет работал слабо, связь тоже была плохой. Несколько раз я созвонилась с друзьями. Но, когда ты так долго болеешь, то выпадаешь из социума, и о тебе постепенно забывают. Это, конечно, обидно, но неизбежно. Я лежала и мечтала о