Воля Неба и судьба человека. Труды и переводы - Лариса Евгеньевна Померанцева

На перемене я подошел к аудитории пораньше и стал ждать Ларису Евгеньевну, чтобы представиться и попросить разрешения присутствовать на занятии. Л.Е. подошла минут за пять до начала. Ее коричневый костюм чем-то напомнил мне одеяния двух преподавательниц «Истории КПСС» на первом курсе, только у них он был неизменно темно-синего цвета. Не успел я все это подумать, как у меня спросили: «Кто такой, зачем пришел?» Пытаясь улыбнуться, сказал, что сам я из индонезийской группы, историк, что, мол, перевожу средневековый китайский памятник, с прошлого года учу на кафедре китайский как второй восточный, а вот сейчас… «Исто-о-орик? (настороженно). У кого пишете курсовую?» Я (робко): «У Бандиленко и Деопика». – «А, Дега прислал. Ну, проходи».

И пока студенты-китаисты неспешно собирались, она, раскладывая на столе книги, листочки ксероксов и своих записей к уроку, рассказала, чем группа занималась на первых занятиях и что сейчас они начали читать «Мэн-цзы». Я, кажется, не пропустил ни одного урока, иногда бывал на них единственным студентом, иногда на пару еще с кем-то. Л.Е. учета посещений не вела – она считала, что классический язык нужен для профессии, поэтому кому надо, тот придет.

Занятия Л.Е. проводила всегда в довольно бодром темпе, так было заведено на кафедре. Она к ним готовилась очень тщательно, специально делала переводы, подбирала материалы. Сейчас я понимаю, что тогда ей только исполнилось 50 лет и она была в расцвете творческих сил, на пике своей академической формы: и как преподаватель, и как ученый-классик. На занятиях по вэньяню она раздавала на дом ксерокопированные листочки с текстами – фрагментами классических памятников, которые брала из современных антологий. Дома надо было текст прочитать и самостоятельно перевести, найти слова, разобраться с комментарием. На уроке переводы обсуждались, она давала правильный вариант, объясняла содержание, грамматику, типичные конструкции, много внимания уделяла лексике. Когда объясняла, писала фрагменты текста на доске, приводила примеры на те же конструкции, выделяла наиболее часто употребляемые иероглифы, обязательно указывая все основные значения, подчеркивая, какие стоит заучить, а о каких следует просто знать.

Для нее занятия по вэньяню были связаны с ее частью курса истории китайской литературы в древности, который она читала литературоведам в течение трех семестров. На занятиях по вэньяню она напоминала, о чем говорилось на лекциях и семинарах, и наоборот. Со временем вместе с вэньянем я стал посещать и эти лекции; в итоге прослушал курс трижды, что было особенно полезно в аспирантские годы, когда будущее уже начинало вырисовываться и все острее становилось ощущение нехватки профессиональных знаний для будущей работы. А на дворе стояли незабываемые девяностые.

На ее занятиях я постепенно знакомился с языком, классическими произведениями и, что важно, с литературной теорией, объяснявшей особенности каждого этапа развития литературного процесса. Лариса Евгеньевна как ученица Л.Д. Позднеевой отталкивалась от «исторической поэтики» А.Н. Веселовского, теоретических работ М.М. Бахтина, особенно его трудов о средневековой смеховой культуре и карнавальности как культурном феномене, подходов В.Я. Проппа, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, С.С. Аверинцева и др. Структура курса была очень хорошо продумана, сведения о древнекитайской литературе неизменно сопровождались объяснениями с точки зрения теории единства всемирного литературно-художественного процесса.

Для Ларисы Евгеньевны было очень важно донести до студентов и коллег суть подходов Л.Д. Позднеевой к литературному процессу в Китае, разъяснить, что она имела в виду, когда писала об «ораторском периоде» в древности, о «ренессансных тенденциях» в средневековой литературе, об «эпохе Просвещения» в литературе Нового времени. И конечно, очень сетовала по поводу противостояния, которое возникло между учениками академика В.М. Алексеева по разным вопросам, в том числе и в самом главном: подчинялось ли развитие литературы в Китае универсальным для истории всемирной литературы законам (Н.И. Конрад, Л.Д. Позднеева) или носило уникальный характер (Л.З. Эйдлин, Н.Т. Федоренко).

В своих исследованиях, а также в исследованиях своих студентов, которые писали курсовые работы под ее руководством, она продолжала проекты своего научного руководителя, разрабатывая такое направление, как «философская проза», но не упускала из внимания и «историческую прозу». Делом всей ее жизни были перевод и исследование важнейшего итогового памятника древности «Хуайнаньцзы» («Философы из Хуайнани»).

В моем лице Лариса Евгеньевна приобрела благодарного слушателя всего того, что касалось «исторической прозы». На занятиях отдельную часть курса она посвящала «Историческим запискам» Сыма Цяня, детально рассматривала отдельные биографии, которые часто сравнивала с биографиями Плутарха (сказывалось классическое образование) и реже – «Истории Хань» Бань Гу. При этом Лариса Евгеньевна часто ссылалась на монографии С.С. Аверинцева «Плутарх и античная биография» и А.И. Доватура «Повествовательный и научный стиль Геродота».

Описывая содержательные особенности «Жизнеописаний» Сыма Цяня, она показывала, какой литературоведческий потенциал содержится в этих памятниках, как выглядят в них литературные тексты, какими художественными достоинствами они обладают и как в них на примерах поступков выдающихся личностей раскрываются сложнейшие идеи западноханьской эпохи (202 г. до н. э. – 8 г. н. э.), которые значительно отличались от воззрений философов периода Чжаньго (453–221 гг. до н. э.). По ее наблюдениям, для Сыма Цяня была важна идея о том, что в конечном счете правым оказывается тот, кто идет против общепринятых норм, против устоев общества. А конфуцианские нормы поведения «благородного мужа» для его героев не являются догмой; порой только пренебрегая ими, действуя в ущерб своей репутации, они и могли совершить благое для своего государства деяние.

Лариса Евгеньевна рассматривала биографии как литературные тексты. О результатах ее исследований говорится в статье «Жанрово-стилистические истоки „Жизнеописаний“ Сыма Цяня». Для занятий по вэньяню и для лекций она делала переводы некоторых из жизнеописаний, показывая, чем литературоведческий подход отличается от исторического. Для меня такой подход был особенно интересен. Однако осознал я его важность и перспективность гораздо позже, когда в марте 2024 г. именно с данной темой был принят на постоянную работу в ИМЛИ (Институт мировой литературы) РАН. А тогда Лариса Евгеньевна с некоторой грустью говорила: «Марк, Вы опять думаете как историк». Что, впрочем, было для меня естественно, ведь и Геннадий Георгиевич Бандиленко, и Дега Витальевич Деопик учили думать в категориях классической исторической науки (от кондового истмата многие востоковеды отошли еще в начале 80-х). Тут же представилась возможность взглянуть на тексты тех же исторических памятников с иной стороны – как литературных шедевров. Научиться думать как литературовед оказалось непросто, но разве можно было упустить такую возможность?

В то время это очень помогло мне лучше понять литературоведов и лингвистов малаистов: В.И. Брагинского, Л.В. Горяеву, С.В. Кулланду, Б.Б. Парникеля, В.А. Сикорского, Ю.Х. Сирка, Н.М. Смурову. В те годы я