Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

все не было. Мы с Кругловым ее отлет отметили, и тут меня, в пьяном настроении естественно, охватила дикая мысль, что не долетела она — оттого и телеграммы нет. И она, думаю, разбилась, и не родившийся еще ребенок.

Вот так и сидел я и жаловался на судьбу Круглову, а Круглов как мог успокаивал. «Может, — говорил он, — еще и не совсем разбились, может, как-нибудь все же долетели и телеграмма вскорости все объяснит, а?» А я ему на это говорил, что, мол, нет — чего уж там, и так все ясно: если б долетела, давно бы телеграмма была, третий день уже. И запили мы по-настоящему, так мне Валю было жаль, да и Круглову жаль ее тоже было, я сам слезы у него на глазах видел. И так, помнится, нам хорошо было горевать, что потом, когда пришла телеграмма о том, что Валя долетела благополучно, я вроде бы не очень и обрадовался, то есть остановиться было уже трудно. Так как-то весь закручинился-затуманился, запил и уже не понимал, кого мне больше и жаль: себя ли, Валю ли…

В общем, с размахом стали пить после ее отъезда. Да и скучно мне было после ее отъезда, я уже привык к ней как-то. И если теперь выпадал какой-то вечерок без выпивки, сразу так пусто, одиноко становилось, ни к чему душа не лежит. Слоняешься из угла в угол, ну а выпьешь, вроде и разойдешься, и опять все прекрасно. Тут меня обратно перевели в рабочие. Списал я, значит, материалов больше, чем надо, вот и перевели. Почти каждый месяц это делал, и ничего. На что-то пить каждый день надо. То ресторан, то кафе, то домой ко мне едем — почти каждый божий день… что-нибудь да сорганизуем. Как говорится, бьешься-бьешься, а к вечеру напьешься! Ну, а тут влип.

Бросили на низовку. Каменщиком я могу, теперь плитку научился класть. И начали мы потихоньку с Кругловым ходить халтурить, он в сантехнике немного соображал. Хотя у него профессия горного техника была. Пока не спился. И получалось: у нас каждый день калым — то десятка, то двадцатка. Я, например, так научился класть плитку на казеиновом клее — пальчики оближешь! Наперебой ведь приглашали. Да вообще-то и правда — чисто у меня получалось. Какой-нибудь хозяйке кухню выложишь, самому уходить неохота. А если уж честно, мне своими руками что-то делать нравилось больше, чем распоряжения другим отдавать. Я, наверное, не честолюбивый человек. Я люблю перед работой сесть, посидеть, сигарету выкурить, прикинуть все, что и как, насчет предстоящей работы: какая такая будет стенка, откуда плитку я начну класть, бордюрчик как пройдет, чтоб все, значит, красиво получалось. Чтобы мне самому нравилось — это для меня главное. Что там потом заплатят, угостят, накормят — это само собой, а главное, чтоб самому работа нравилась. Как приятно потом после хорошей работы помыть руки, вытереть чистым полотенцем, которое сама хозяйка тебе подаст, и не спеша пройти к столу. А там, скажем, борщец со сметаною дымится-курится, я без первого, например, не могу. Ну, и к борщу стоит все, что полагается. Хорошо это с полстаканчика вплеснуть в себя с устатку, и хлебать борщ со свежим хлебом, и чуять, как разливается тепло и сытость по всем телу, — хорошо поработал!

Но обычно на этом все не кончается. Идешь, а в кармане у тебя десятка, а то и двадцатка. Настроение хорошее, сейчас бы в самый раз отдохнуть, да ведь деньги в кармане. Жгут! И ведь что самое интересное: обязательно кого-нибудь да встретишь! А если на улице не встретишь, зайди в шашлычную, там уж обязательно встретишь. Бутылка, другая… Ну, и как домой добрался, утром, само собой, не помнишь, голова трещит, тошно, а на работу надо. Тут основное — до работы добраться, встать, значит. А там-то на свежем воздухе, конечно, разойдешься, кладешь стенку, кирпич мастерком подправляешь, раствор лишний убираешь. В общем, когда работа есть, незаметно и до обеда дотянешь, хуже, когда раствор не завезут или еще что. Тут и покуришь, и потреплешься: кто там вчера чего, кто там как вчера добирался, кого жена привела, кто сам «на бровях» дошел. А время без работы все равно медленно идет, куришь-куришь, а все еще полдесятого только. Попробуй тут дотяни до обеда. Ну и начинаешь, конечно, соображать: «По рваному, что ли?» А желающие всегда найдутся. И уже кто-то в магазин побежал. Вот так…

В общем, в марте Валя родила Олю, Мы с ней заранее договорились, если дочь, назвать в честь Валиной мамы — Ольги Матвеевны — тоже Олей. Пришла телеграмма, а у меня, как назло, ни копейки! Чтоб хоть какой-то подарочек послать. Я ведь, если честно, за все декретные месяцы и послал-то ей рублей сорок всего. Да и то с квартальной премии. Как подумаю, бывало, так себя сволочью и обзову. Мы с Валей решили, пусть до осени они побудут в деревне, пусть дочь немного окрепнет. Ну, так и жили: они — там, я — тут, в Караганде. Я уже решил, как они приедут — всё, завязываю!

Так, значит… Лето пришло, они еще не приехали — фрукты самые, овощи пошли, жаль было, действительно, из деревни в такое время уезжать. Написали, что побудут до осени. Я-то, конечно, скучал, но согласился, что так для всех будет лучше. В общем, почти год без жены прожил. Было нелегко год прожить. Но из трехсот шестидесяти пяти дней триста я уж точно засыпал отключившись — по причине принятия полной нормы. А норма в то время не то что сейчас была у меня — тысяча двести граммов водки. Я то есть что хочу сказать, что, по существу-то, за этот год не так уж и много было вечеров, когда я уж слишком-то тосковал по ней. В общем, жил неплохо. И работа шла помаленьку, ни шатко ни валко, но шла все же, и без ЧП. Начальство даже предлагало опять вернуться в мастера. Но мне, по правде, уже не очень и хотелось.

Осень незаметно подошла. Можно бы им и приехать уже ко мне. Но у меня в ноябре отпуск. И я решил, что поеду к ним на Октябрьские праздники в отпуск. Она мне еще писала, чтобы я хотя бы в селе появился трезвый, потом, мол, пей сколько хочешь, но «только трезвый приедь!». Но мне и самому хотелось доехать трезвым, появиться перед ними в человеческом виде. Тем более что в дальнейшем я твердо решил, что если совсем сразу и не брошу, то, по крайней мере, выпивать буду