XX век. Уроки истории. 1900-1939 - Егор Станиславович Холмогоров

В 1905 году самосознание русской интеллигенции было едва ли не поголовно революционным и национал-предательским, к 1911 году к значительной части вернулось национальное, православное, даже монархическое самосознание. Именно в столыпинскую эпоху возникли как массовый тип те белые, которые даже проиграв в упорной гражданской войне, все-таки сохранили русскую историческую идентичность в эмиграции и донесли её до нашего времени. Частью этой идентичности было и преклонение перед памятью о великом премьере. И не случайно, что сегодня Столыпину ставят памятники, называют в честь него общества и премии – он стал идеалом русского государственного деятеля, тем образцом для подражания, который следует впечатать в десятки и сотни тысяч наших будущих управленцев, если мы хотим сделать Россию снова великой.

В чем была привлекательность Столыпина как государственного деятеля, которая примагничивала к себе даже недавних политических оппонентов?

Прежде всего, в лице Столыпина русское общество столкнулось с таким изумлявшим феноменом, как честное правительство. До того момента чиновников считали замкнутой кастой высокомерных, бесконечно далеких от народа своекорыстных феодалов. Такой взгляд, разумеется, чаще всего не соответствовал действительности – государственные деятели Российской Империи были глубоко преданными Государю и своему делу энергичными администраторами. Бывали среди них, конечно, люди своекорыстные и суетливые (как, к примеру, С.Ю. Витте, несмотря на весь свой громадный государственный ум), но большинство были кристально честны.

Однако только у Столыпина была харизма рыцарственно честного человека, который абсолютно убежден в том, что он делает и без остатка отождествляет себя с государством. «Родина требует себе служения настолько жертвенно чистого, что малейшая мысль о личной выгоде омрачает душу и парализует работу» – премьер всегда жил сам по собственной заповеди.

«Вся революция, без "привходящих ингредиентов", стояла и стоит на одном главном корне, который, может, и мифичен, но в этот миф все веровали: что в России нет и не может быть честного правительства; что правительство есть клика подобравшихся друг к другу господ, которая обирает и разоряет общество в личных интересах» – писал Василий Розанов.

Так это, собственно говоря, обстоит и до сих пор. Не будь неверия масс в честное правительство, в правительство верящее в Россию и желающее благо ей, а не себе и своим друзьям, и наших «революционеров» можно было бы пересчитать по ведомостям Госдепа. То, что их больше (слава Богу – пока не намного) – целиком заслуга корыстных самодовольных жуликов в высоких креслах. Только недоверие к честности власти столетие за столетием подвешивает нашу государственность над бездной.

И вот в пору грозных событий 1905-1907 годов революция была подавлена именно явлением честного, умного, энергичного человека, который оказался чище, выше, умнее, порядочней, целеустремленней революционеров.

«Революция при нем стала одолеваться морально, и одолеваться в мнении и сознании всего общества, массы его, вне "партий". И достигнуто было это не искусством его, а тем, что он был вполне порядочный человек. Притом - всем видно и для всякого бесспорно. Этим одним» – заключал Розанов.

Честность Столыпина проявлялась и в чистоте его рук, и в невероятной самоотдаче работе, при которой у премьера фактически не было никакой жизни, кроме служения государству, и в ореоле мученика, еще при жизни созданном ему открытой против него революционерами охотой на уничтожение. 12 августа 1906 года на даче премьера на Аптекарском острове революционерами был совершен теракт самоубийц. Погибло 27 человек, разорванных в клочья, среди них один младенец. Были ранены двое детей Петра Аркадьевича, причем 14-летняя Софья навсегда осталась инвалидом, ей перебило обе ноги. Сам Столыпин чудом не пострадал.

Трупы лиц, бывших на даче, особ разных рангов и положений, среди которых были дамы и даже один младенец, найдены большей частью обезображенными, в виде бесформенных масс, без голов, рук и ног; и долго объятые ужасом, родные отыскивали среди этих обезображенных тел близких им людей. На деревьях набережной висели клочья человеческого тела... Дось Столыпина, когда ее вытащили из под досок и мусора, и понесли в соседний дом, говорят, спросила: «Что это - сон?» «Нет, это не сон, барышня», - ответили ей. Когда ее положили на кровать и она увидела свои окровавленные ноги, она горько заплакала. - «Когда я вытащил свою дочь из под обломков, ноги ее повисли как пустые чулки»,- говорил Петр Аркадьевич. Одежда министра вся была замазана известкой, на голове у него было большое чернильное пятно, так как во время взрыва подняло стол и опрокинуло чернильницу. Столыпин хладнокровно приказал позвать офицера и сказал ему: «Поставьте караул к столу; я видел здесь человека, который хотел его открыть. Тут государственные документы».

Общество было шокировано этим чудовищным и не имеющим никаких оправданий преступлений, хотя левой и либеральной печати хватило наглости использовать его для того, чтобы подталкивать премьера к отставке. «Замечательно, что тотчас после взрыва на даче П. А. Столыпина», - саркастически комментировал это патриотический публицист А. С. Суворин,- левая печать настойчиво стала говорить, что он уходит, что страдания его несчастных детей так подействовали на его нервы, что он не может более заниматься делами. И вот все эти дни сердобольная левая печать, наделенная особенно чувствительным сердцем, которое, как известно, находится тоже на левой стороне, усердно дебатирует это предложение министру: уходите, пожалуйста. Благодарите Бога, что вы остались целы, но уходите. Примите в соображение, что убить хотели вас. Вас не убили, а потому сделайте так, что вас как бы убили».

Но не на того напали. Столыпин открыто бросил с трибуны Государственной Думы вызов врагам – и социалистам, и либералам: «Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у Правительства, у власти, паралич воли и мысли. Bcе они сводятся к двум словам, обращенным к власти: «руки вверх». На эти слова, господа, Правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты, может ответить только двумя словами: «Не запугаете».

После трагедии на Аптекарском, Петр Аркадьевич, несмотря на то, что Государь велел поселить его в Зимнем Дворце и поставить строжайшую охрану, считал себя смертником. Но относился к этому без всякого отчаяния или озлобления – как настоящий христианин и воин.

«Каждое утро, когда я просыпаюсь, и творю молитву, я смотрю на предстоящий день, как на последний в жизни, и готовлюсь выполнить все свои обязанности, уже устремляя взор в вечность. А вечером, когда я опять возвращаюсь в свою комнату, то говорю себе, что должен благодарить Бога за лишний дарованный мне в жизни день. Это единственное следствие моего постоянного сознания близости