Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

леди», если прабабушка оставалась дома. Со своими мужьями поехали Лидия, жена нового министра иностранных дел Андрея Громыко, и жена писателя Шолохова Мария Громославская. Сам инженер советских душ в основном праздновал свои литературные заслуги под бурбон и скотч с поклонниками и коллегами — Уильям Фолкнер был одним из них — и в официальных мероприятиях почти не участвовал, так что Мария была полностью на попечении женщин Хрущевых. Анастас Иванович знал, что советовал: показывать коммунизм с человеческим лицом надо через людей — домашнюю Нину Петровну, ракетчика Сергея, журналистку Раду.

Не обошлось и без казусов. Когда в Кремле узнали, что Хрущев должен встретиться с Эйзенхауэром в каком-то Кэмп-Дэвиде, все растерялись — ни Министерство иностранных дел, ни посольство в Вашингтоне не знали, что это. Хрущев опасался, что это мог быть какой-нибудь империалистический подвох.

Приземлившись в Вашингтоне 15 сентября, он решил сразу перехватить инициативу и похвастаться последними советскими успехами в космосе. На встрече в Белом доме американскому президенту подарили такие же вымпелы, которые только что оставила на Луне впервые долетевшая туда ракета, ракета СССР. Американцы сочли такие подарки бестактными — невежливо гостю показывать свое превосходство[617]. За несколько месяцев до этого Никсон с помощью пропагандистской конструкции Месси и запаха булочек делал то же самое с «американским образом жизни», но, как мне как-то сказал Дик Чейни, вице-президент в администрации Джорджа Буша-младшего, начавшей войну в Афганистане и Ираке в начале 2000-х: «У всех других — оружие массового уничтожения, у Америки — всегда оружие массовой любви».

Замечания Н. С. Хрущева к своим выступлениям в США о советской космической науке, вымпеле и т. д.

14 сентября 1959

[РГАНИ. Ф. 52. Оп. 1. Д.508. Л. 161–162]

Сам же Хрущев, вспоминая о приеме, «был ужасно впечатлен… У нас такого не было; мы всегда делали что-то по-пролетарски, что иногда означало, что это делалось немного небрежно. Эти американцы действительно умеют устраивать приемы»[618].

Люсита, жена американского коммуниста Риса Уильямса — Уильямс был свидетелем революции 1917 года и писал о большевиках и Советах — тогда собрала множество газет с репортажами о почти двухнедельной поездке. Подружившись с мамой в 1970-е годы, она прислала ей огромную пачку этих вырезок — «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Бостон глоуб» и т. д. По ним видно, что «коммуниста номер один» ждали с «любопытством и надеждой»[619].

200 000 человек пришли на него посмотреть. Оказалось, что у коммунизма и правда было человеческое лицо, грубоватое, вспыльчивое, но шутливое и понятное. По рассказам советской прессы выходило, что многочисленные толпы не могли сдержать восторг при виде делегации СССР, но ежедневные репортажи в американских газетах рисуют другую картину: криков приветствия поначалу было немного. Аплодисменты раздались в первый раз у мемориала Аврааму Линкольну на Национальном променаде: «первый коммунист» — Мистер К, как они его называли, — снял шляпу и уважительно поклонился сидящей в огромном кресле каменной статуе 16-го президента США.

Рассказывая мне об этом событии, прабабушка едко заметила: «Мы это сделали из вежливости; ни один американец памятнику Ленину кланяться бы не стал». «У меня там брали интервью, спросили, почему у премьера СССР пластиковые запонки. Что я могла сказать? „Вы хотите, чтобы были из золота? Пластиковые запонки вы заметили, а эпохальное строительство на Крещатике или в Москве не видите в упор!“» — съязвила она.

Хрущев еще «потрепал нервы хозяевам», когда категорически отказался выступать в Национальном клубе прессы — туда тогда журналисток не принимали, — пока женщинам-репортерам не разрешат присутствовать на встрече и на обеде с ним. До этого в виде исключения по профессиональной необходимости некоторые могли сидеть на балконе во время презентаций важных гостей, но на обеды женщин не звали. А тут Хрущев их не только в зал с балкона спустил, еще и за обеденный стол пригласил. Хелен Томас, корреспондент «Юнайтед пресс интернэшнл», ставшая впоследствии легендой американской журналистики, рассказывала, как впервые участвовала в таком мероприятии и навсегда полюбила «народного советского премьера»: «А мне было с чем сравнивать, я была в пуле Белого дома при десяти президентах, от Кеннеди до Обамы. Твой прадедушка поставил наших пафосных мужчин на место». С Хелен я познакомилась на книжной ярмарке в Вашингтоне в 2010-м; она представляла свою последнюю книгу «Послушайте, господин Президент», я свою первую — «Придумывая Владимира Набокова».

Н. С. Хрущев перед статуей А. Линкольна в Вашингтоне

Сентябрь 1959

[Семейный архив автора]

Письмо Н. С. Хрущева Д. Эйзенхауэру по поводу вручения копии советского вымпела на Луне

15 сентября 1959

[РГАНИ. Ф. 52. Оп. 1 Д. 508. Л. 185]

В ответ на лунные вымпелы Эйзенхауэр решил потрясти премьера картиной процветающего капитализма. Пригласив русских полетать над столицей на вертолете в час пик, он хотел заставить их завидовать при виде тысяч машин. Но советский гость сделал другие выводы: «У нас не будет автомобилей, которые забивают дороги. Совершенно нерентабельно, и воздух загрязняют»[620]. Тогда же он решил, что СССР не станет заниматься массовым производством легковых машин, что будущее в общественном транспорте. С точки зрения сегодняшнего дня, он был вполне прав.

На государственный обед в Белом доме Хрущев, как обычно, пришел в темном костюме, а не в «пингвинском, буржуазном» фраке с бабочкой, чем вызвал осуждение многих гостей — ох, эти неотесанные русские. Но первый секретарь не конфузился. Он выучил слова «мой друг» по-английски — «май френд» — и осыпал присутствующих этим титулом. Не все «френды» были дружественны; ему опять припомнили «похороны» капитализма, и он, пока еще шутливо, снова призвал на помощь Маркса.

Жена посла Томпсона Джейн потом говорила мне, что ее муж жалел, что ни разу прямо не объяснил Хрущеву, почему его долго не простят в Америке за «мы вас похороним»: «У нас Маркс и его „Манифест“ анафема наравне с коммунизмом».

Следующей остановкой посланцев Кремля был Нью-Йорк, который Никите Сергеевичу страшно не понравился. «Если вы видели один небоскреб, вы видели их все», — вспоминал он[621]. Вернувшись из Америки, он сразу поехал на стадион в Лужниках рассказать москвичам о поездке. Он долго хвалил «рабочий народ этой страны», который однажды станет «могильщиком их буржуазии», а потом, окончательно оторвавшись от бумажки, оглядел аудиторию и сокрушенно произнес: «Должен вам сказать, товарищи, что в Нью-Йорке дышать совершенно нечем».

В «Большом яблоке» его