Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Хрущев ядерным оружием бряцал, но все время оговаривался — только для сдерживания. Вообще, по его мнению, международные отношения нужно было поддерживать более светскими способами: не только мужчинами во власти, но и их женами и семьями. В те годы жена Тито Йованка отдыхала с другими партийными женами в Крыму и приглашала Раду на острова Бриони или пожить в своих дворцах в Белграде. Сам маршал не раз наведывался в гости, особенно когда отношения с Китаем шли на спад. Французские коммунисты Морис Торез и Жаннетта Вермерш приезжали на лечение и навещали с сыновьями Нину Петровну, а жена Ульбрихта Лотта, веселая, молодая и прекрасно знающая русский язык, дружила с Юлей-большой.

23 марта 1960 года Никита Сергеевич с членами семьи отправился в Париж с официальным визитом. С президентом де Голлем он обсуждал прогресс по Берлину и дальнейшие шаги к мирному сосуществованию. Тот знал, как обращаться со своим гостем, — называл его «мон ами», заверял, что Франция никогда не будет сражаться с Советским Союзом на стороне Германии, и вообще утверждал, что хочет освободиться от опеки США, заставив Хрущева поверить, что, несмотря на свою «классовую принадлежность», президент Франции больше симпатизирует Москве, чем Вашингтону.

«Двух Германий недостаточно; мы всегда отдавали предпочтение большему количеству независимых Германий», — шутил французский генерал. Де Голль действительно считал, что поддержание двух союзов, с СССР и США, это лучший способ держать немцев под контролем[636]. Дружба казалось настолько достижимой, что французы, которые хотели славы «приручения русского медведя», запустили собственную пропаганду о прорывах в отношениях — пластинку о визите Хрущева.

Мадам де Голль была расположена менее дружественно. Хрущевы жили в Елисейском дворце президента, и она каждое утро собственноручно чуть ли не святой водой кропила коридоры и комнаты в их крыле. Ее католическая вера страдала оттого, что советские атеисты разгуливают по этой обители набожных французских правителей. Прабабушка говорила: «Все это время я так сладко и любезно улыбалась, чтобы задобрить негостеприимную хозяйку, что у меня к концу визита болели щеки».

Обложка диска-репортажа «Встреча де Голль — Хрущев.

Париж. 23 марта 1960»

[Семейный архив автора]

Пока советский премьер вел переговоры с французским президентом, Нина Петровна, Рада, Лена и Юля-большая посетили выставку искусства в Лувре, где жене первого секретаря вручили специально оформленные для нее альбомы импрессионистов (они сразу перешли к маме Юле — Юле-маленькой — художественный вкус которой из всех Хрущевых был наименее склонен к соцреализму). Побывали они на уроках в лицее имени Клода Моне. После показа мод в фешенебельной галерее Лафайет на бульваре Осман прабабушке подарили чайный набор из недавно изобретенного «посудомоечного» лиможского фарфора. Этот сервиз «Дружба народов» представлял женщин из Англии, Китая, России и Индии. Нина Петровна, как обычно, собиралась сдать подарки в Гохран, Государственное хранилище ценностей, но ей сказали, что этот «второсортный» Лимож для посудомоечных машин не имеет ценности для СССР, так как «у нас эти машины отсутствуют». Теперь этот сервиз у меня, чему я бесконечно рада.

От этой поездки остались фотографии, на которых Нина Петровна одета в маленькие «буржуазные» шляпки, невероятная редкость в ее гардеробе. Тетя Лена над ней посмеивалась, цитируя Фаину Раневскую из фильма «Весна»: «Красота — это страшная сила».

Они всей семьей ездили по соседним с Парижем городкам. Никита Сергеевич осматривал сельское хозяйство, а мадам Хрущева встречалась с жителями на центральных площадях — держала на руках младенцев, слушала житейские истории, даже отвечала на своем элементарном французском. И пока советские газеты писали о ее муже — первых леди у нас тогда не было, — французские описывали обаятельную «„красную“ мадам Нину», с которой хотели встретиться сотни детей, жен и матерей. Как и в Америке, визит прошел с успехом, и все было готово к назначенной на май высокой встрече.

Несмотря на международные прорывы, споры о дальнейшем сокращении вооружений не утихали. Еще в 1955 году, когда адмирал Николай Кузнецов пришел к Хрущеву с грандиозным планом перевооружения флота и строительства авианосцев, того интересовало, насколько «наши корабли» будут мощнее американских. Адмирал честно ответил: не будут. Но усилия по укреплению армии и наращиванию производства вооружения продолжались.

На заседании Президиума ЦК 7 апреля 1960 года коллеги Хрущева напомнили ему о его собственных взглядах перед прошлогодним визитом в США: Вашингтон реагирует только на угрозы применения силы. Через несколько дней на совещании по ракетной технике Андрей Туполев и Дмитрий Устинов, отвечавший в Президиуме за военные и промышленные вопросы, предложили строить стратегические бомбардировщики. Из-за многолетнего «баллистического блефа» Хрущева весь мир уже думал, что их у СССР навалом; теперь пора пропаганду воплотить в жизнь[637]. Но первому секретарю нужна была только пропаганда ракет, а не их массовое производство, и он обвинил своих советников по ракетам в гигантомании.

«Хрущев, по-видимому, хотел в какой-то мере ограничить спектр военно-технических усилий и капиталовложений, сконцентрировавшись на наиболее эффективных направлениях. В этом, как и в других своих начинаниях, он, как я думаю, встречал со стороны определенных бюрократических кругов глухое сопротивление, почти саботаж», — писал Андрей Сахаров[638].

Действительно, верховный главнокомандующий объединенными вооруженными силами стран Варшавского договора маршал Конев ни в какую не соглашался на сокращение армии, за что был переведен на другую, менее важную должность. Возражал и Ворошилов, которого после этого отправили в отставку. Он остался членом Президиума, но его пост главы правительства — председателя Президиума Верховного Совета СССР — занял Брежнев. Политика сокращения войск привела к волнениям среди военных, за которыми последовали генеральские увольнения, а в мае 1960 года Брежнева, Суслова и других отправили «подавлять» ропот в армии[639].

После потепления 1959-го Белый дом временно прекратил разведывательные полеты U-2, программу, которую США в любом случае отрицали, несмотря на многократные протесты Кремля. Москва технически не могла сбить шпионские самолеты над своей территорией, но Хрущев в отставании признаваться не хотел, поэтому этот вопрос в Вашингтоне не поднимал. Эйзенхауэр же решил, что ему все равно[640], и 9 апреля 1960 года разрешил возобновить полеты. Как раз, когда Хрущев боролся с противниками сокращения войск, а до парижской встречи оставалось меньше месяца.

Никита Сергеевич не сомневался, что инициатором возврата U-2 был шеф ЦРУ Аллен Даллес, саботирующий саммит в Париже по секрету от президента. Его покойный брат Джон Фостер, совсем недавно будучи госсекретарем, заявлял, что «правильная внешняя политика