Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

требует смелости, а для того, чтобы добиваться своего, надо не бояться ходить по краю бездны и смотреть в эту бездну»[641]. Сам «френд Эйзенхауэр» не мог так его предать! Получалось, что Мао и критики в Президиуме были правы. Когда по несчастливой случайности 1 мая 1960 года советскому истребителю удалось сбить американский самолет над Уралом и взять в плен пилота Гэри Пауэрса, гневу первого секретаря не было предела: «Представьте, если бы советский самолет появился над Нью-Йорком, Чикаго или Детройтом… Как бы США отреагировали?.. Что это было? Первомайское приветствие?»[642]

Ф. Г. Пауэрс осматривает выставку останков своего сбитого самолета U-2. Парк им. М. Горького

Май 1960

[Из открытых источников]

Возникла дилемма. Долго скрывать происшедшее он не мог, чтобы не выглядеть слабаком в глазах военных. А если использовать инцидент для пропаганды против американцев, то под угрозу будет поставлена их встреча, к которой он так долго готовился. Несколько дней Хрущев молчал, и все шло по плану: продвигались переговоры с США о запрещении ядерных испытаний, готовился договор к парижскому саммиту.

Выступая перед Верховным Советом 5 мая, Хрущев звучал даже примирительно. Разведывательный полет — это махинации «ястребов» в администрации Эйзенхауэра, чтобы его дискредитировать. Возможно, он хочет извиниться, предположил премьер. Но из Вашингтона шли противоречивые заявления. Например, 7 мая оказалось, что пилот собирал погодные данные и просто заблудился в облаках.

Заявление Н. С. Хрущева по прибытии в Париж 14 мая 1960

[РГАНИ. Ф. 52. Оп. 1. Д. 539. Л. 5, 8]

Американский президент молчал не только потому, что не хотел давать поблажек Советам. По рассказу бывшего пилота-разведчика, а сегодня известного американского художника Джеймса Таррелла, в случае плена у летчиков был приказ проглотить пилюлю с ядом, объяснял он мне. Смерть авиатора позволила бы США приписать ему любой род деятельности. Эйзенхауэр был потрясен, когда Хрущев представил доказательства американского шпионажа: не только самолет, но и живого пилота. Пауэрс, как и Таррелл, был квакером, и самоубийство их вероисповеданием строго запрещалось, о чем в Белом доме не знали.

Не дождавшись извинений, 11 мая Никита Сергеевич приехал в Московский парк культуры и отдыха на Крымском валу, где для демонстрации американского двуличия были выставлены обломки сбитого самолета. Первый секретарь заявил, что визит Эйзенхауэра отменяется из-за лицемерия Запада. За несколько дней до этого, подойдя к послу США Томпсону в посольстве Чехословакии, он изо всех сил наступил ему на ногу: «Вот что сделал мне ваш президент. История с U-2 поставила меня в ужасное положение»[643]. Все же надеясь на положительное разрешение конфликта, он решил не отменять парижскую встречу и лично потребовать извинений от Белого дома.

В Париж прибыли на впечатляющем четырехмоторном лайнере Ил-18. Комплекс технической неполноценности, которую советская делегация испытала в Женеве пять лет назад из-за своей скромной двухмоторки, остался в прошлом. Хрущев сразу сообщил де Голлю и Макмиллану, что участие СССР будет зависеть от поведения американцев.

Перед началом саммита 16 мая во время приветствия руководителей государств Эйзенхауэр направился было к Хрущеву, но тот окатил его таким холодом, что американский президент застыл на месте. Они даже не пожали друг другу руки. Де Голль открыл заседание, но Хрущев его прервал, согласившись продолжить, только «если президент Эйзенхауэр принесет извинения Советскому Союзу за провокацию Пауэрса».

Выдержка из выступления Н. С. Хрущева на встрече с представителями ГДР

19 мая 1960

[РГАНИ. Ф. 52. Оп. 1. Д. 485. Л. 36–37]

«Подобных извинений я приносить не намерен, так как ни в чем не виноват», — тихо, но твердо ответил американец. Заверив, что разведывательных полетов больше не будет, он отказался обсуждать этот вопрос в присутствии других сторон. Хрущев язвил — кто же все-таки заставил Белый дом возобновить полеты? Демонстративно покинув зал, он пыхтел и возмущался в гостиничном номере. Опытный Громыко — он и послом в Вашингтоне был, и в ООН в Нью-Йорке заседал — пытался убедить Хрущева посмотреть на проблему рационально. «Это отличный шанс заставить их услышать нас по Берлину», — увещевал министр иностранных дел. Но Никита Сергеевич кричал, что не позволит с собой так обращаться, и возмущался «двуличием» де Голля, который, согласившись, что «Эйзенхауэр не прав», в интересах дела предложил это ему простить, «как нашалившему ребенку»[644]. Андрей Андреевич повернулся к Нине Петровне и взмолился: «Сделайте что-нибудь. Накапайте ему валерьянки, что ли». — «Что я могу сделать, — пожала она плечами. — Вы министр, вы и капайте».

Эпатируя заседания четверки, Хрущев вместе с министром обороны Малиновским отправился искать французскую деревню, где Малиновский, будучи солдатом Русской императорской армии, сражался на Западном фронте во время Первой мировой войны. А на последней бурной пресс-конференции первый секретарь нарочно вспомнил о своей пролетарской молодости, когда у него руки чесались «вступить в борьбу с врагами рабочего класса»[645].

Гнев Никиты Сергеевича легко понять. СССР был унижен, он сам дискредитирован. Если не реагировать жестко, консерваторы в Москве и Пекине воспримут этот инцидент как доказательство его преклонения перед Вашингтоном. Он уже и так рисковал, вступив в переговоры с Западом.

В Советском Союзе началась новая антиамериканская кампания, возглавленная самим первым секретарем. «Читать газеты все неприятнее… Запорожская брань Хрущева против „империалистов“… А дела, видно, запутываются все больше»[646], — писал в своем дневнике критик и заместитель Твардовского по «Новому миру» Владимир Лакшин. Проблема была уже не в Белом доме, а в том, что постоянные вспышки кремлевского лидера стали вызывать отрицательную реакцию и дома, и за границей.

Срыв парижского саммита не сохранил отношений с Мао. Пекин требовал от Кремля военного отпора за американские оскорбления; вместо этого Москва вела себя «не по-революционному», сосредоточившись на потребительских товарах и материальном изобилии. «Если людям обещать только революцию, они в конце концов спросят, „а не лучше ли съесть хорошего гуляша?“» — защищал свою позицию Хрущев[647]. Отношения накалялись. Москва вывела полторы тысячи своих специалистов из Китая и вскоре прекратила отношения с прокитайской Албанией, а Пекин ответил расторжением торговых соглашений с Чехословакией, верной СССР.

Хрущев все больше убеждался, что должен разоблачить Америку лицом к лицу — принять участие в XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН 1960 года. Чтобы иметь больше времени отточить яд своих слов, он решил отправиться в Нью-Йорк морем