Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

некоторой долей столь заманчивой добычи. — Ханжа от изумления замер на месте. Я же, невзирая на все препятствия, которыми думали преградить мне дорогу, бросился к двери и несколько минут спустя оказался на улице Фроманто. Там я нашел Орору. Ханжа ничего не преувеличил; я убедился, что в оценке красавиц можно вполне полагаться на мистиков. Как сам догадываешься, знакомство состоялось немедленно и мы с ней стали встречаться. Прелестная Орора — на редкость услужливая девушка. Вот тебе пример.

Однажды, когда у нее были причины опасаться обычного недомогания, великодушная Орора попросила меня подождать, а сама ушла в другую комнату, от которой у нее был ключ. Минут пять-десять спустя она вернулась. — Иди, друг мой; у нас тут тринадцатилетняя эльзасочка... прелесть... настоящая миниатюра; мамаша бережет ее для стариков, которые платят любые деньги; я тебя расхвалила девочке и уговорила принять тебя по секрету; ты не раскаешься! Бедная девчурка еще не разочаровалась, такой славный подвиг как раз тебе под стать, доблестный рыцарь. Я постерегу у окна, — как бы мамаша вас не застигла, — и т. д. Не правда ли, любезный друг, это не назовешь иначе, как неоценимой услугой? Никогда не забуду о ней, удовольствие я получил полное! А что лучше удовольствия? У Ороры один только недостаток — она чуточку корыстна.

Что до Зефиры (которая мне столь же дорога, хоть я ей и не верен), она, сдается мне, не в меру ревнива. Считаясь с этой слабостью, я тщательно скрываю от нее все свои похождения, героиня коих не она. Ах, кузен! Как Зефира соблазнительна и как она была бы опасна, если бы чаша весов не уравновешивались Оророй и немочкой! Право, мне кажется, что Зефира могла бы оправдать твои опасения и вновь ввергнуть мое сердце во власть любви. Главное ее очарование в том, что она любит, а, сам знаешь, нет для нас ничего привлекательнее, как красивая и ласковая девушка. Нескромность не помеха для любви, особенно в тех случаях, когда вольности начались, как у Зефиры, еще прежде, чем ей стал светить свет разума и когда девушку приучила к распутству женщина, которой следовало бы ее всячески от него оберегать. Всякая девочка, естественно, вполне доверяет матери, посему Зефира приучилась к разврату, даже не будучи склонной к нему; нередко я краснею за себя, убеждаясь в ее душевной чистоте; девушка никогда не видела, не слышала ничего такого, что могло бы дать ей понятие о том, как она опустилась, а я... Прости, друг, — я отрекся от своего прежнего малодушия

ПИСЬМО CXLIII

ОТ ТОГО ЖЕ К ТОМУ ЖЕ

Мой несчастный брат, все более погружающийся в грязь, рассказывает своему совратителю о весьма гадком поступке, который он совершил; речь идет об отвратительном обмане неосторожной и незадачливой барышни

Я стал философом, мой друг, — но не из тех, что гоняются за мудростью, тщатся обнаружить в тяжеловесных и темных трактатах недоступную, ускользающую истину, не из тех, которых так бранят Фр***, Саб*** и Кл***; я из тех философов, что сочетают приятного Эпикура с циничным Диогеном, глумятся над предрассудками, стремятся только к удовольствиям и хватаются за них, где бы их ни находили, хоть в навозной куче, ибо они убеждены, что облагораживают все, к чему прикасаются. Предупреждаю, что благодатный переворот, происшедший в моих мыслях, скорее следствие моей здравой натуры, чем твоих внушений, посему не вздумай приписывать себе такую заслугу. Вожатый, за которым я следовал, — случай; я завязал себе глаза его повязкой. Итак, я взял себе за правило — относиться ко всему одинаково — и к добру, и к злу, и безразлично предаваться тому или другому, подчиняясь инстинкту.

Да, любезный мой, я в восторге от своего блаженного цинизма и действительно наслаждаюсь жизнью только с тех пор, как усвоил его. Мне нравится бывать среди людей самого низкого разбора; нередко я выхожу на улицу в грязной рваной куртке и грубых подкованных башмаках; я прохожу под окнами Зефиры и Ороры, делаю им знаки и с бесконечным удовольствием наблюдаю с каким презрением эти две прелестных плутовки отвечают на приветствия человека, с которым они обходятся на редкость благосклонно при других обстоятельствах.

На днях мне приглянулась жена ювелира с улицы А***, и я решил потехи ради написать ей и излиться в своих чувствах. Письмо вышло весьма вольное, но я придал ему шутливый тон. Я сам отнес его, воспользовавшись своим савуаярским нарядом. Подавая письмо, я на грубом наречии пояснил, что оно от некоего молодого мушкетера. Я выбрал время, когда красотка была одна в лавке. Читает; со мной особенно не церемонятся, поэтому я с удовольствием наблюдаю все оттенки чувств, какие вызывает в ней чтение, — они ясно отражаются на ее милом личике. Она то улыбается, то краснеет, иной раз прыскает со смеху. Стань на мое место — может ли доставить такое удовольствие даже сценка из какой-нибудь комедии? Чему я обязан этим удовольствием, как не собственному цинизму? А тут недавно я под видом трубочиста зашел к прелестной девочке, с которой мамаша глаз не сводит, и эту девочку... Но еще удивительнее другое, единственное в своем роде приключение, которым я также обязан своему савуаярскому наряду.

Недавно утром, когда я разгуливал в таком неряшливом одеянии, мне вздумалось предложить желающим свои услуги. Я остановился на перекрестке, где накануне наблюдал, как какой-то дурень-овернец тайно вручал кому-то письмо, причем на верзиле этом была такая же куртка, как у меня. Не прошло и четверти часа, как из лавки торговца высовывается лукавое личико совсем юной девицы; прехорошенькая малютка подает мне белоснежной ручкой душистую записку. — Друг мой, — шепчет она мне, — отнеси записку по адресу, а ответ вручи мне половчее, понимаешь? — Я беру записку, беру двадцать четыре су и читаю: «Господину такому-то, в доме отца его, господина такого-то, на улице Сент-Оноре, возле дома***». Отправляюсь; право же, у меня не было другого желания, как только услужить красотке и посмотреть, чем это кончится; но дьявол и судьба распорядились иначе; в качестве чрезвычайного гонца я решил, что могу ознакомиться с содержанием доверенных мне посланий.

«Любезный друг мой, — писала девочка, — чувство мое к тебе разгорается со дня на день, и сердце мое бунтует при одной мысли, что меня могут отдать кому-то другому, кроме тебя. Знаешь ли ты, что *** ревнует? Да еще как! Кажется, он что-то заметил, когда мы вчера