Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

обманчивому счастью, которое сам же ему подарил. В половине одиннадцатого он ушел; я опять пристроился в том тайничке, где накануне наблюдал за шествием суконщика и его спутников (ибо, как ты сейчас увидишь, это был именно он). Сосед прохаживался перед калиткой; за нею еще никого нет; он проходит шагов двадцать, снова возвращается; это длится с полчаса. В одиннадцать вижу вчерашнего закутанного человека, он осторожно крадется и замечает франта, который топчется возле дома и с любопытством заглядывает в окна. Закутанный подает знак, после чего появляется Жаннетона. Мой щеголь тотчас же подбегает к калитке. Славная Жаннетона спрашивает, что ему надобно. В ответ на его путаное объяснение плутовка кричит: «Караул!» Тут на беднягу наваливается суконщик со своими; они колотят его и ведут на гауптвахту Марше-Нёф; отсюда приятеля отправили прямо к комиссару, который назначил ему свидание в Пти-Шатлэ, где злополучный щеголь и дожидается до сих пор.

Понятно, я никак не ожидал, что суконщик и на следующую ночь пойдет дозором. Однако, оказалось именно так. Значит, подумал я, он не верит, что обнаружил истинного виновника: и правда, сосед мой с виду уж слишком глуп — он весьма неудачно оправдывался перед комиссаром (я понял это по тому, что он мне сам рассказал, когда я навестил его в тюрьме). Он очень гордился тем, что ему назначили свидание и в доказательство показывал записку; но суконщик, к тому времени объявившийся, сказал, что, судя по почерку, она не могла быть написана никем из лиц, живущих в доме М***, он готов за это поручиться. Следовательно, записка — не что иное, как увертка, заранее заготовленная мошенником. Мой дуралей не мог на это ничего возразить, кроме как: «За кого вы меня принимаете?» и т. п. в том же духе. Надеюсь, однако, что птичка скоро выпорхнет из клетки.

Я продолжал наблюдать за событиями до минувшего воскресенья, но тут вышла история, из-за которой я опять оказался в опасности и я до сих пор еще взволнован, ибо пока что не выпутался из нее. По правде же говоря, мне кажется, что вся эта шумиха только воодушевляет меня, в ней есть для меня нечто притягательное. Отсюда я заключаю, что ты был неправ, говоря в одном из своих писем, будто тревога, которую приходится испытывать великим негодяям, не доставляет им никакого удовольствия.

В воскресенье мы втроем — твоя Лора и я с Зефирой отправились в Тюильри (я их познакомил и, надеюсь, ты на это не посетуешь). В аллее под террасой Фейянов прогуливалась разряженная толпа, привлеченная сюда дивной погодой. Мы резвились под деревьями, любовались гуляющими, критиковали их, и до слез хохотали, слушая уморительные замечания, какие Зефира отпускала в адрес всех хорошеньких женщин. Особенно поразила ее одна: то была моя красотка с матерью. Из страха, что она меня узнает, я спрятался за дерево. Между тем сумасбродка Зефира изощрялась в столь своеобразных замечаниях на ее счет, что — то ли это случайность, то ли плутовка хорошо разбирается в подобных делах — я был поражен правильностью ее суждений: лицо мое выражало явное удивление. — Ты что? — спросила Зефира, — уж не знаком ли ты с нею? — Я в смущении стал отнекиваться: плутовка говорила нарочито громко и тащила меня из-за дерева. Красотка моя обернулась, увидела меня и показала матери. Я побледнел и стал уговаривать девушек уйти из сада. Зефира в волнении сказала: — Я кое-что подозреваю; не понимаю, в чем дело; ты знаешь, как я люблю тебя; пойдем к выходу, но скажи мне правду, может быть, я могу быть тебе полезной? — Будучи уверен в ее преданности, я смущенно признался ей во всем. Она слушала, вся кипя от негодования, и шептала: — Хм! Негодяй! Подумать только! Занимается... Ну хорошо же, хорошо! — и тут же в клочья разорвала свой веер. То была единственная жертва, принесенная на алтарь ее гнева. Она велела мне немедленно удалиться, а сама вместе с Лорой вновь смешалась с толпой. Тебе известно, какие у этих двух плутовок честные, привлекательные личики и с каким благородным изяществом они умеют одеться. Зефира стала искать мою красотку, вскоре встретила ее и та ее узнала; да это было и не трудно, ибо красотка весьма внимательно разглядывала подружек. Тут Зефира, искавшая случая с нею поговорить, подошла к ней и с очаровательным видом, хорошо тебе известным, сказала: — Сударыня, я столь польщена вниманием, которым вы меня удостаиваете, что не могу не спросить: чему я обязана этой честью? Однако чем бы ни было вызвано такое внимание, заранее уверяю вас, что оно доставляет мне величайшую радость. — Ответила ей мать моей красотки: — Сударыня, сейчас вы были с человеком, которого мы, кажется, знаем: помогите нам, пожалуйста, скажите не ошибаемся ли мы? — Охотно, сударыни, — ответила Зефира, — это мой жених. Вскоре я выйду за него замуж. — Ах, как мне жаль вас, мадемуазель, — продолжала мать, — поверьте, он не питает к вам искреннего чувства. — Если бы я и поверила вам, — ответила Зефира с живостью, которая сказывается у нее во всем, — все равно моя любовь... Да, да, по слабости своей я все бы ему простила... Сударыня, если он мне изменяет, не говорите мне об этом...

Во время этого разговора дамы отошли в сторону. Зефира взяла мою красотку за руки и несколько слезинок скатилось у нее из глаз. — Сударыня, — сказала Зефира, — он молод, очень легкомыслен... Могу я рассчитывать, что ни вы, ни ваша матушка не выдадите его?.. Увы, если он и провинился перед кем-нибудь, так, жалуясь на него, наказывают только меня. — Красотка моя взирала на Зефиру так внимательно, как смотрят на человека, который начинает нравиться; она была растрогана и даже поцеловала Зефиру (любящее сердце всегда податливо). Лора со своей стороны, мило улыбаясь, старалась завоевать мамашу, которой она призналась, что я ее родственник. Уловки Зефиры произвели желательное действие: она очень понравилась и матери, и дочке. Тем не менее, они тут же рассказали о моей проделке (ведь женщин не удержишь), однако имя жертвы названо не было. — Одного не понимаю, — добавила мать (ибо дочка посвятила ее решительно во все подробности, и такая предосторожность спасла ее), — не понимаю, каким образом он вырядился савуаяром? — Зефире это также было невдомек, — я не успел посвятить ее во все подробности. Но она обещала дамам, что