Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

подобной цели совершенно не соответствовало складу мышления коринфских христиан. Так дело и осталось пока при добром намерении. Подвигнуть на действия каждого отдельного члена общины не могло, конечно, обещание Павла, что в случае, если будет собрана порядочная сумма, коринфская община будет иметь своего собственного представителя в депутации, которая будет сопровождать апостола в Иерусалим. Общинное самолюбие коринфян не было настолько развито.

Павлу пришлось убедиться, что таким путем ничего не добьешься. Ввиду этого он, после своего краткого пребывания в Коринфе, посылает туда Тита, II. 2, 13; 7, 13; 8, 6, очевидно, с намерением помочь общине предоставлением ей лица, которое могло бы взять на себя заведывание общинной кассой. Мера эта, как кажется, до некоторой степени помогла, хотя и дала повод к постыдным подозрениям, направленным против Павла и его заместителя Тита, о которых еще будет речь в дальнейшем. Павел, однако, считает это единственным средством закончить дело с честью и поэтому снова посыпает Тита, возвратившегося тем временем к нему в Коринф, II. 8, 6, 17. В сопроводительном письме, данном им Титу, он тонко задевает честь коринфян: усердие более бедных македонских общин должно пристыдить их. Они изобилуют всякими доказательствами христианского духа, почему же им не проявить его и в данном деле? Они испытали Христову любовь (опять оба мотива!). Их доброхотность признана: но они должны проявить себя и на деле. Сбор пожертвований занимал, должно быть, апостола в течение целого года; чем дальше, тем больше дело сбора принимало для него характер главного и первостепенной государственной важности действия, которым торжественно должна была закончиться его греческая миссия. Тем более неприятна была для него мысль о неудаче в Коринфе. Этим объясняется подробность разбора этого дела, повторение одних и тех же мотивов. Еще раз он признает доброхотность и усердие коринфян; он повторяет указание на похвальное рвение македонских христиан, которое в свое время так сильно подействовало на коринфян, еще раз он настаивает на том, чтобы при его прибытии все было в порядке, дабы ему и коринфянам не пришлось краснеть перед сопровождающими его чужеземными братиями за несоответствие дела — славе. Снова подчеркивает он полное отсутствие принуждения, но отмечает и необходимость радостности жертвы, указывая, что обильное даяние приносит и обильную награду. Из всего этого мы усматриваем, сколько потребовалось энергичной настойчивости, чтобы провести в коринфской общине дело, на которое эта община, судя по всем заявлениям Павла, была вполне способна и к которому ее должно было бы побудить уже одно уважение к апостолу, особенно же дух христианской общности.

Этот недостаток усердия к пожертвованиям, недостаток духа общности сказывается и во внутренних делах общины; он проникает и в общие трапезы, более всего олицетворявшие мысль о братстве. Существовал обычай, чтобы по вечерам — вероятно, каждое воскресенье — собиралась община для совместной трапезы. Помещение предоставлялось общине, надо полагать, одним из зажиточных членов, как, например, Гаем. Всякий, в отличие от обычая греческих обществ, где расходы по трапезе покрывались из средств общественной кассы или отдельными членами, приносил с собой свой паек; но было предусмотрено, что все принесенное должно составить одно целое и затем уже разделяться между всеми равными частями. Сам Господь, Которому приносились дары, должен был являться как бы в качестве хозяина (κυριακὸν σείπνον I. 11, 20). Молитва и назидательное слово должны были дать религиозное освящение вечере. На деле, однако, создалось нечто совершенно иное. Мы, конечно, не вправе предположить, что христиане не исполняли того, что было постоянным обычаем даже у язычников и иудеев — освящения трапезы возлиянием и молитвою. Но характер общей трапезы отсутствовал: всякий оставлял принесенное им для себя и, совершенно не заботясь о других: собрались ли уже все, было ли у всякого достаточно еды, — брался за собственное кушанье. Таким образом, именно во время этих общих трапез неприятно сказывались социальные различия, чувствовавшиеся в самом строе общины: в то время, когда одни предавались обильному, даже чрезмерно обильному пиршеству, другие с голодным желудком должны были смотреть завистливыми глазами на этот пир. Павел усматривал в этом явлении уничтожение характера вечери Господней.

Действительно, нарушалось не только братство общины и, вместе с тем, не признавалось равное положение всех без исключения членов общины перед Господом, но поведением тех, которые весело пировали до опьянения — упрек апостола «один пьян», надо полагать, не был преувеличением, — осквернялось торжество вечери Господней. Пусть некоторыми этой вечере придавался характер радостной трапезы, символизовавшей скорее предстоящее торжество второго Пришествия Господа, чем принесение самого Спасителя в жертву, эксцессы все же оставались эксцессами, и Павел борется против них энергично, ясно выдвигая на первый план отношение Господней вечери к смерти Христа и внушая это общине всеми силами. Эти заблуждения во время вечери кажутся ему, как и случай кровосмешения, самыми тягчайшими явлениями в строе общины. Он ставит с ними в связь многочисленные случаи заболеваний и смерти, 11, 30; все эти случаи есть Божье наказанье за неуважение к Господу, сказавшееся в осквернении Его вечери. При этом апостол делает первую попытку уничтожить характер пиршества этих вечерь и превратить их в религиозно-символические акты, почему и предписывает утолить телесный голод, если он слишком чувствителен, дома. Главной причиной этих беспорядков во время общих трапез мы должны считать отсутствие определенной организации и твердого управления общиною. Позднее, когда все пожертвования сначала приносились к епископу, им освящались и раздавались, была поставлена действительная преграда подобным явлениям. Пока апостол пребывал в Коринфе, руководство общиною, естественно, находилось в его руках; весьма вероятно, что и Апол-лос располагал таким же естественным перевесом в общине. Покинутая, однако, стоявшими во главе ее авторитетами, предоставленная самой себе община не могла сохранить должного равновесия.

Община не сумела сама создать себе прочной организации, и это, конечно, свидетельствует о недостатке в ней нравственной силы. Слишком силен был еще индивидуализм, вызывавший, правда, с другой стороны, религиозный энтузиазм. Можно было бы обратить упреки и против самого Павла: как мог он оставить еще столь незрелую общину, не создав для нее сначала надлежащей опоры в твердой организации? Но и в этом опять-таки сказывается религиозное величие апостола: он — проповедник Евангелия; организатором церкви он сделался поневоле. Весьма осторожно навязывает он свой авторитет: мы видели, как он стремится создать в общине авторитет Стефану — этому первообращенному, посвятившему себя по собственному почину общинным делам, готовому к жертвам христианину; действует он при этом, однако, лишь путем увещеваний.

Тон этих увещеваний становится особенно энергичным, когда он говорит о нарушении благочестия на Господней вечере: «об остальном, когда приду,