Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

распоряжусь». Это является прелюдией апостольских церковных уставов (diataxeis) позднейших времен, и, без сомнения, апостолу как таковому принадлежит право на них: его власть — нечто вроде отеческой власти над вызванными им же к жизни общинами, I, 4, 14 сл. Придерживаясь разумной педагогии, он, однако, щадит самочувствие общины. Если он грозит и им шутя, точно детям: с жезлом прийти ли к вам? I, 4, 21, то зато всюду, где он говорит серьезно, он предпочитает действовать подкупающим увещеванием, а не проявлением своего авторитета. Он строго осудил коринфян за отсутствие братства, но сильнее подействовало, как кажется, на них то, что апостол постоянно обращается к ним с приветствием «братья» и под конец еще напоминает им не забывать братского целования, I, 16, 20.

К указанным недочетам общины следует прибавить еще другие, опять-таки теснейшим образом связанные с нравами коринфян. Коринфский пьяница является постоянным действующим лицом комедий; несомненно поэтому вполне серьезно упоминает Павел в указанных уже местах, наряду с блудниками и разбойниками, и пьяниц, присоединяя к ним и клеветнических болтунов. Вряд ли можно видеть в этих упоминаниях профилактическое средство; мы видели, что даже во время общих трапез в общине некоторые напивались до полного опьянения, вспомним и вызывающий тон, допущенный общиною по отношению к апостолу.

Все эти наблюдения получат, однако, правильное освещение лишь в том случае, если мы обратим внимание на тот глубокий раскол, который чувствовался во всей общине: всюду мы наталкиваемся на разделение на «сильных» и «слабых»: назовем так оба эти направления, примыкая к способу выражения апостола, вызванному действиями первых I, 8, 7 сл.; мы могли бы также назвать первых эмансипированными, вольнодумцами, а последних — робкими. Ясное понимание сущности и возникновения этих двух направлений имеет основное значение для определения нравственного состояния общины. Направления эти отнюдь не совпадают, как полагали, с теми двумя элементами, из которых составилась христианская община: язычниками и иудеями. О численном отношении этих двух составных частей общины нам ничего неизвестно. Пусть Павел и начал свою деятельность в синагоге, Деян. ап. 18, 4; но вскоре наступил разрыв, 6 сл. В соседний с синагогой дом прозелита Тития Пуста пошли за ним, правда, вместе с начальником синагоги Криспом и домашними его, еще и некоторые другие иудеи, например, Аквила и Прискилл; все же большинство общины составилось, надо думать, из бывших язычников. Иудеи, последовавшие за Павлом, едва ли тождественны со «слабыми»: уже разрыв их с синагогою, переход на сторону Павла и его языческо-христианской общины предполагает присутствие в этих смельчаках большой духовной силы и свободы. Мы находим среди них даже таких, которые настолько желают окончательного разрыва с иудейством, что стыдятся признаков обрезания, I, 7, 18. С другой стороны, Павел среди «слабых» называет именно прежних язычников, говоря о «продолжающейся у них привычке к идолам», I, 8, 7.

В чем именно состоит различие этих двух направлений? Одна сторона признает существенным, типичным и новым в христианстве свободу, другая — святость. И та и другая, конечно, являются основными идеями христианства, которые, однако, при одностороннем их подчеркивании и неверном толковании мысли могли стать весьма опасными.

«Не свободен ли я?» — так начинает апостол — в смысле первой из названных партий — свою самозащиту, I, 9, 1; 19. «Все мне позволено», — повторяет он неоднократно их устами, I, 6, 19; 10, 23. Быть может, это были слова, произнесенные им самим во время своей проповеди в Коринфе. Но в каком смысле поняты были и для чего были использованы в Коринфе эти слова апостола? Они должны были покрыть сношения с язычниками, вплоть до участия в их жертвенных празднествах, I, 8, 9 сл. Они должны были служить оправданием того, что не стали больше отличать естественное от нравственного в общении полов, I, 16, 12 сл. Под этим паролем пробиралась, пренебрегая всеми обычаями, женская эмансипация, 1, 1, 3 сл. Велись ли тяжбы, происходили ли беспорядки во время Господней трапезы, неизменное «все мне позволено» служило оправданием. Из радостного исповедания свободного от Закона Евангелия сделали пароль клонящегося к распутству свободомыслия.

Мы уже видели, что кое-где, быть может, дело обстояло не так плохо, как казалось; все это движение было скорее теоретическим выступлением в защиту безусловного права свободы, чем фривольностью, заведомо поощрявшей безнравственность. Но эти христиане обманывались в самих себе. Свобода, провозглашенная основным законом, помимо их желания толкала их к необузданному пользованию ею. Истинный, глубокий смысл свободы был истолкован ложно; его искали во всяких внешних проявлениях. Раб, вместо того чтобы радоваться свободе во Христе, жаждал внешнего освобождения; иудей вместо признательности за свободу, данную ему раскрепощением его от Закона, старался отделаться от обрезания; другие искали и находили свободу прежде всего в вещах, выходящих за пределы христиански-пристойного и даже за пределы нравственно дозволенного.

При этом достойна быть отмеченной, как прелюдия позднейших проявлений, связь, установившаяся между таким стремлением к свободе и интеллектуалистическим просвещением. Оправданием злоупотребления христианской свободой является просвещенное познание γνωσις 1, 8, 1. Какого рода было это просвещение, узнаем мы из рассуждений о Воскресении: оно отрицается, ибо его нельзя себе представить, 1, 15, 12, 35. Это плоско рационалистическое, напоминающее скептицизм софистов, просвещение, с которым, как это ни странно, рука об руку идут воззрения о почти волшебном действии крещения, и является тем, что признается существенным в христианском богословии: из Евангелия почерпнута лишь мысль, что Бог Един, и поэтому идолы — ничто, 1, 8, 4. Они абсолютно не считаются с тем, что существует еще многое между небом и землею, чего нельзя объяснить вышеприведенной смягченной формулой — «есть много богов и господ много», — говорит Павел, 1, 8, 5; они не желают понять, что существуют невидимые силы, которых должен опасаться человек, — демонами называет их Павел согласно с представлениями того времени, наш более абстрактный образ мышления назвал бы их духом, тенденциями язычества; что существует сатана, стремящийся действовать в ущерб освященным Богом, I, 5, 5; — II, 2, 11. Такого рода просвещением сторонники указанного воззрения толкают на погибель себя самих и своих братьев, тех слабых, к которым они относятся столь презрительно.

Два недостатка осуждает Павел в этом свободомыслии. Свободомыслие, во-первых, — опасность для данного «сильного»; опьяненный свободой, он попадает во власть темных сил язычества. «Я не хочу, чтобы вы были в общении с бесами», — говорит Павел, I, 10, 20. «Все позволено, но не все полезно; все позволено, но ничто не должно обладать мною», 1,6, 12. Результатом свободомыслия, во-вторых, является нарушение