Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства - Георгий Константинович Гинс

– Неужели большевики придут? – спросил староста. – Куда же теперь идти?

А кругом на сто верст, кроме киргизских зимовок, – никакого жилья. Неужели и отсюда надо бежать, неужели и здесь может быть опасен социализм?

В другой деревне я остановился у крестьянина-старожила. Он сам жил в обыкновенной хате, но тут же у него стоял каменный дом с крашеными полами и венскими стульями. Стены были украшены плакатами Мак-Кормика[109].

Хозяин повел меня в свой огород. Здесь было все, что только могло произрастать в степном крае. Больше всего внимания уделялось табаку.

– Ведь вот что досадно, – объяснял мне мужик-помещик, – некому объяснить, как с ним обращаться. Вот тоже на поле. Я знаю одну траву, после которой хлеб чудно родится, да как ее называют, никто не знает, и семян никак купить невозможно.

– Эх, плохо, что о нас, крестьянах, никто не думает, – прибавил один из сопровождавших нас соседей.

Был у меня в одной деревне целый митинг. Объяснялись мы с крестьянами относительно войны.

– Замирения надо, – говорили мужики, – не выходит это, чтоб воевать без конца.

И никак нельзя было втолковать им, что мира с большевиками не может быть. Они как будто и соглашались, но… не верили.

Много впечатлений привез я с собой в Омск, и самое главное было то, что Омск для этих даже недалеких от него деревень был тридевятым царством, а деревня была для Омска тридесятым государством.

Печальные новости

Вологодский уезжал из Омска в уверенности, что положение на фронте скоро улучшится. В Боровом ему докладывал начальник милиции, что местные евреи «прыгают от радости, говорят, что большевики скоро возьмут Екатеринбург».

– Отчего же им радоваться?

– Да как же, ведь большевики-то им «свои».

Приезжаем в Омск – оказывается, Екатеринбург сдан. Отступления нет. Происходит паническое бегство. Где и как остановится фронт, сказать трудно.

Состоятельные люди начинают эвакуироваться.

Настроение у всех возбужденное. Как всегда при неудачах, ищут виновного и придумывают средства спасения.

Увольнение генерала Хорвата

Первое заседание Совета министров, на которое я попал после возвращения из поездки, началось с вопроса об устранении генерала Хорвата от должности Верховного уполномоченного. Это было 15 июля.

Со времени назначения на должность председателя Государственного экономического совещания, последовавшего за провалом моей кандидатуры на должность товарища председателя Совета министров, я не мог быть посвящен во все тайны высшей политики. Они были доступны только членам Совета Верховного правителя. С каждым месяцем политическое значение этого Совета чувствовалось все сильнее. Совет министров еще в феврале – марте утратил свое влияние, преобладающее значение приобрели адмирал Колчак с Советом, который, по идее его создателей, должен был служить постоянной связью между Верховным правителем и правительством.

Совет Верховного правителя обсуждал и решал все важнейшие политические и международные вопросы, и министры узнавали о них только случайно или в связи с оформлением уже принятого решения каким-нибудь актом, проходившим через Совет министров.

Так был решен вопрос о генерале Хорвате.

Незадолго до моей поездки был как-то разговор о необходимости изменить систему управления Дальним Востоком в смысле большей централизации власти. Особенно горячо высказывались в пользу этого Пепеляев и Сукин. Первый находил, что авторитет Омского правительства на Востоке слаб потому, что там существует особое управление, которое строится независимо от центра, а по существу себя не оправдывает; Сукин же был недоволен, что все важнейшие вопросы внешней политики Сибири разрешались во Владивостоке, а не в Омске.

Я плохо разбирался тогда в вопросах управления Дальним Востоком и решил побеседовать по этому вопросу с членами Государственного экономического совещания. Но как участник делегации Вологодского во Владивосток в 1918 году, я знал, что Дальний Восток не считает себя Сибирью и живет особенной жизнью, что он имеет такие своеобразные условия внутреннего и внешнего характера, что подчинить его обычному режиму почти невозможно. Я тогда же указал, что в будущем, когда поднимется опять вопрос об автономии Сибири, едва ли будет целесообразно создавать одно общее управление для всей Сибири и что лучше поэтому сохранить в какой-либо форме краевые учреждения Дальнего Востока. Как раз к этому времени были получены сведения, что органы самоуправления избрали своих представителей в совет при Верховном уполномоченном, который они долго бойкотировали.

Возражений по существу не было, но один из министров рассказал о письме, которое он получил чуть ли не от Меньшикова, приморского статистика, описывавшего, что делается вокруг Хорвата компанией спекулянтов. Кто-то напомнил о докладе прибывшего из Владивостока генерала, который сравнивал Эгершельд (часть порта, где стояли поезда генерала Хорвата и его канцелярии) с аппендицитом. Михайлов жаловался на противодействие или бездействие генерала в некоторых финансовых вопросах, например, о продаже сахара по монопольной цене (что было, как выяснилось потом, неосуществимо ввиду дешевизны сахара в Китае и легкости контрабанды), и в общем настроение по отношению к генералу Хорвату сложилось неблагоприятное. Никто не знал и никто не умел объяснить положительные стороны дальневосточного управления.

В Совете председательствовал Тельберг, назначенный сверх двух должностей – главноуправляющего делами правительства и министра юстиции, которые он тогда совмещал, – еще и заместителем председателя Совета министров. Говорилось не по вопросу об увольнении генерала, а о том, какое почетное назначение ему можно дать.

– Разве вопрос уже решен? – спросил я на ухо соседа, Преображенского.

– Черт знает, кто и где его решал, по крайней мере, меня никто не спрашивал.

– Где же решили вопрос? – спросил я другого.

– Да в Совете Верховного.

Каково же было мое удивление, когда вслед за указом об увольнении Хорвата был зачитан указ о назначении вместо него Розанова, победителя большевиков Енисейской губернии!

– Кем же он будет?

– Главным начальником Приамурского края.

Уничтожили Верховного уполномоченного и назначили главного начальника края. Был ли хоть какой-либо смысл в этой реформе? На меня обрушились с негодованием, когда я позволил себе усомниться, что это «централизация».

– Розанов приедет на место и уничтожит там все дальневосточные министерства, он мне обещал, – заявил Пепеляев.

Сейчас трудно понять, как можно было заменить генерала Хорвата, человека государственного и дипломатичного, необузданным и неряшливым Розановым.

Но последнего тогда никто как следует не знал. Одна-две встречи, впечатление типичного армейского офицера с сиплым голосом и вульгарным неумным лицом – вот и все.

– Нам нужна автономия края, а не автономия лиц, – сказал мне член экономического совещания Алексеевский, бывший глава Амурского правительства, по поводу генерала Хорвата.

Что должны были тогда сказать про генерала Розанова?

Какая-то злая рука как будто намеренно губила авторитет Омского правительства там, где Америка и Европа составляли себе впечатление о характере омской власти.