Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

этом маленьком сухом теле было так много духовной и физической силы. И как он был всегда последователен и логичен. Лет же ему было только до тридцати пяти. Мы его очень уважали. И вот – кто-то и где-то достал лопату, обломок доски, и вагон наш был очищен от снега. Вошли в него, разместились, но… в нем ни нар, ни печи.

Скоты, скоты!.. Но только не знаю кто – мы ли, пленники, или они, власть?! Кто бы мы ни были… каковы бы ни были наши «преступления» перед ними, но так обращаться с людьми? Ведь это 500 русских офицеров, наконец. Они учились, долго служили своему Отечеству, за него воевали, многие потеряли на войне здоровье, ранены были. И за что же это?.. Где и как мы должны погибнуть – их это не интересовало. Мы им нужны были только по необходимости, а дальше… а дальше, как сказал нам комиссар в Москве в Астраханских казармах: «Мы вас сгноим в мурманских лесах и болотах», а если и сегодня кто окоченеет от холода, для красной власти безразлично, или еще для них «лучше будет»…

Но никто из нас, 500 офицеров, тогда не окоченел от холода. Все оказались живучи, потому что все были закаленные воины.

Наш длиннейший поезд товарных вагонов направился куда-то на север. Испытав многие несуразности красной власти, мы уже не интересовались – куда нас везут… Для нас важно было как можно удобнее устроиться в своих вагонах.

Но какое может быть «устройство» в товарном вагоне, рассчитанном на 40 человек, без нар и печи?! Человек, как всякое живое существо на земле, будь то зверь или птица, привыкает, приспосабливается ко всему, чтобы жить. Приспособились и мы в своих нетопленых вагонах без нар.

Вологду проехали ночью. Значит, нас отправляют в Архангельск, заключили мы. Проснувшись, узнали – поезд идет на восток.

Обнаружили, что наши вагоны не охраняются часовыми. Смелеем в расспросах и узнаем, что курсы перебрасываются в Екатеринбург. С нами едет и новый комиссар курсов. Он с конвоем помещается в головных вагонах. Старшим вагонов он рассказал следующее:

– Война с Польшей закончена. Но в Центральном комитете партии в Кремле были острые трения, так как Польша предъявила тяжелые условия мира. Часть Центрального комитета настаивала на продолжении войны, а другая за необходимость мира. В Москве к этому времени скопилось в казармах-лагерях и в Бутырской тюрьме около 9 тысяч пленных белых офицеров. Боясь, что воинственная часть совета может использовать их «для переворота» политического курса, решено было в одну ночь «разгрузить Москву». Всех из Бутырской тюрьмы направили в Архангельск, а курсы и кандидатов в Екатеринбург, где и будут продолжаться занятия, – закончил он.

Нам выдают только хлеб. На остановках больших станций можно получить кипяток. Перед Вяткой мы вступили в район «шаников» и печеной брюквы, как главного деревенского продукта для питания и для продажи пассажирам проходящих поездов. «Шаники» – это наши ватрушки, но вместо сладкого свежего сыра они заполнены мятым картофелем, горохом или фасолью. Размером в большую ладонь – они мало вкусны, но зато заполняют тощий желудок. Брюквой раньше крестьяне кормили скот, теперь же ее пекут в печке, почти как лакомство для людей, вкусом и цветом похожую на сахарный бурак. На них мы и набросились…

Поезд наш останавливался перед вокзалами или пройдя их. С покупками бегу к своему вагону и вижу, что вторая половина состава находится под сильной охраной часовых. Двери вагонов закрыты. При каждом вагоне часовой с винтовкой. Он по очереди выпускает по двое заключенных для отправления естественных надобностей здесь же. Картина стыдная до омерзительности. Стараюсь не смотреть на это и бегу дальше. Вдруг слышу знакомый голос:

– Дорогой!.. Купите мне что-нибудь поесть!

Поворачиваю голову и в приоткрытой наполовину двери вагона узнаю крупную фигуру полковника Захарова, бывшего командира 3-го Кубанского полка в Великой войне на Персидском направлении. Он в шубе-черкеске и в светло-каштановой папахе хорошего курпея. Но и папаха, и лицо его очень помяты. Он был также с нами «кандидат» на курсы, но заболел, не попал на них и теперь, как и все «кандидаты», не только не свободен, но у дверей ждет своей очереди, чтобы оправиться…

Я к нему, чтобы дать часть своих «шаников», как часовой, взяв винтовку наперевес, преградил мне дорогу. Но, как я уже писал, мы были «стреляные» пленники.

– Я из курсов, – твердо ему говорю.

– А-а!.. Ну тада можно, – ответил «почтительно» страж.

Больше я не встретил полковника Захарова и не знаю его судьбу. Их потом совершенно отделили от нас.

Нас везут по неведомым местам Вятской губернии. Все в снегу. Местность серая и скучная. Города и вокзалы с неведомыми нам именами. Новая остановка. Читаем – «Пермь». Вон уже где мы…

При губернских городах долгая остановка. Разрешается сбегать и в город, на базар. При каждой станции большого города высится черный дощатый щит на высоких столбах, на котором крупными белыми буквами писались главные новости, что происходило в красной России. Назывался этот плакат, кажется, «Устная газета». И вот в Перми мы читаем: «На Крымском фронте убит белый генерал Бабиев. Взят в плен Донской Атаман генерал Богаевский со своим штабом».

Испытав на себе вранье красных, мы не поверили этому сообщению, но в моей душе «екнуло» горестное чувство – там наши еще сражаются за правду, а мы тут…

Генерал Бабиев был, действительно, убит, а генерал Богаевский сам рассказал мне в Париже, что он действительно едва не был захвачен в плен во время прорыва красной конницы Жлобы.

После Перми мы вступаем в лесистую часть Уральских гор. Сплошной сосновый бор. Все в глубоком снегу. Мертвая тишина кругом. Маленькие редкие станции. Собачий холод. Съестного не достать. Поезд остановился на большой станции Кунгур. Но и в ней, кроме кипятка, ничего нет.

Мы «у цели». В Екатеринбурге

Дней через десять прибыли в Екатеринбург. Наш состав остановился перед городом. Мы изголодались. От группы Кавказцев бегу на базар. Убогие дощатые ларьки сплошь пустые. Холод, мороз сковал все. В одном из ларьков лежат две лошадиные ноги от колен с ободранной кожей и с подковами.

– Разве их едят здесь? – недоуменно спрашиваю торговца.

– Раньше не ели, а теперь и этому рады, – отвечает.

– А говядина есть? – переспрашиваю.

Он смотрит на меня, смеется.

– Да ты што, не здешний, што ли?

Я ответил, что не здешний.

– Ну, так бери, пока есть, а то и этих лошадиных ног скоро не будет.

Я знал, что, если вернусь с