Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

Фурор лезгинки был неописуем. Два раза вызывали на бис. Танцевали на примитивном помосте. Занавес задергивался рукой. Наш комиссар что-то докладывал чекистам. Те кивали, видимо, в знак одобрения.

И только весь хор сошел со сцены вправо, как к нам подошли все пять чекистов в своих страшных костюмах. Один из них, нужно полагать главный, произносит:

– Мы думали, что казаки как степные народы-полукочевники, а вы, оказывается, совершенно культурные люди… И мы впервые слышим такое интересное пение.

Мы слушаем молча. Слова эти были произнесены правильным, литературным языком и человеком, безусловно, интеллигентным.

Я хочу заглянуть в их души через их глаза, но под низким покровом шлема нельзя рассмотреть, что они думают. Под дохой и шлемом они выглядят страшными и недоступными. Лица без улыбок. Сжатые губы. Острый взгляд. Никаких лишних движений. Лица бритые и как будто интеллигентные. Возраст 30–40 лет. Это все, что я мог рассмотреть, определить в течение нескольких секунд. А старший из них продолжает, уже обращаясь к Хоранову и ко мне:

– Как это вы становитесь на пальцы?.. Не боитесь, что они поломаются?

Разговорчивый Хоранов что-то ответил им «о лезгинке с детства и пальцы уже привыкли». Присутствующий комиссар все это слушает, но в разговор не вступает. Короткий поклон нам, и они ушли.

Концерт дал нам маленькое духовное удовлетворение, освежил наши мозги и сердца и дал пищу для приятных разговоров на несколько дней.

Но, как оказалось, мы завоевали симпатии властей. После этого нам разрешено было ходить в город, имея увольнительные записки от коменданта здания, которым являлся тот «широкоротый», он же и глава постоянной охраны. Стали выдавать сахар к чаю. Потом хор давал концерты в некоторых заводах в окрестностях Екатеринбурга. Наш регент, капитан 4-го Кубанского пластунского батальона Замула, не только приобрел здесь популярность как знаток хорового пения, но потом сделал себе на этом карьеру. Его вызовут в Москву. Так, и в жутких невзгодах, мы служили своему родному Кубанскому войску, песнями прославляя его славное имя.

А похвала врага есть лучшая похвала – как говорит мудрая пословица.

Тетрадь тринадцатая

Казаки за Уральскими горами

Наше концертное выступление в тюремном заточении, безусловно, понравилось красной власти. Через комиссара было запрошено – желаем ли мы давать концерты для рабочих на заводах, но бесплатно? За это администрация завода угостит нас хорошим ужином и «на дом» выдаст по одному фунту белого хлеба на каждого человека.

Сооблазн был велик. Во-первых – мы можем побывать на воле несколько часов; во-вторых – хоть иногда наесться, как следует; а в-третьих – получить целый фунт хлеба на руки, да еще белого. Сопровождать нас на вечерние концерты будет «только один красноармеец с винтовкой». Мы дали согласие.

После одного концерта стоим на сцене при закрытом занавесе в ожидании положенного фунта белого хлеба. Ужина здесь нет. Кто-то позади обнимает меня рукой за талию и произносит:

– А-а!.. Попался?.. Я тебя сразу же узнал!

Оглядываюсь и узнаю Оренбургского Войска хорунжего Шеина, выпуска Оренбургского казачьего училища 1910 года. Неожиданность была полная и приятная. Он поведал, что в конце 1919 года Красная армия вытеснила их из Оренбурга. Армия Атамана Дутова отходила в степи, в Туркестан. Казаки пали духом. Было и холодно, и голодно. Куда идти? Он полковник и командир полка, состоявшего почти сплошь из его станичников. Решили не идти дальше. Уговорили и его остаться. Красные предложили полную амнистию. Отобрав у казаков только оружие, всех распустили по домам, не отобрав и лошадей. Главой Оренбургского красного края был его сверстник по училищу, подъесаул Каширин. Принял по-дружески и назначил сменным офицером в Оренбургское красное кавалерийское училище, сохранив при нем и его кровную кобылицу. Потом было распоряжение из Москвы – арест всех белых офицеров, лагеря и… сейчас на путях стоит их поезд – высылают куда-то в Сибирь.

Через несколько дней нам подали низкие разлапистые сани и повезли на один из металлургических заводов, за городом. Здесь мы впервые познакомились с заводской жизнью и рабочими. Наше пение их очаровало. Тишина стояла при выступлении, и каждая песня вызывала у них гром восторженных аплодисментов. Потом администрация говорила, что они впервые слышат здесь подобное пение, ранее им совершенно неизвестное.

Они знали – кто мы. И это вносило в их души и любопытство, и предупредительность, и желание обласкать нас. Мы уже отвыкли от мирной жизни и от людей в хороших костюмах. Нам удивительно было видеть новую администрацию богатейших уральских заводов, одетых в черные «тройки» и в галстуках.

На Кавказе мы привыкли видеть рабочих в простых сапогах, в неизвестного цвета «спиджаках», в косоворотках и с какими-то блинами-кепками на головах, почему и удивились, столкнувшись с администрацией завода, сплошь людьми интеллигентными, с инженерами и служащими меньших рангов.

Мы, офицеры, так далеко стоявшие от заводской промышленности, совершенно забыли, а некоторые из нас, может быть, и не знали, что все они здесь живут и работают десятки лет, из поколения в поколение, все друг друга знают давно, всякий завод или фабрика есть самостоятельная единица, управляется учеными людьми, и, каково бы ни было «революционное равенство», в работе по специальности его быть не может.

Здесь мы получили очень вкусный мясной суп, в изобилии самую настоящую пшенную кашу, заправленную коровьим маслом, и по фунту хорошо выпеченного белого хлеба. Ели за общим столом, подавали нам еду интеллигентные женщины, жены администрации завода.

После концерта бал, самый настоящий бал – с вальсом, венгеркой, полькой и остальными танцами. Танцующих из нас представили своим дамам, и некоторые так же танцевали «по-старому», на время забыв душевную тяжесть.

Через несколько дней на автомобилях нас повезли на какой-то очень богатый завод в лесу, принадлежавший раньше видному заводчику-староверу. Завод был величественный. У бывшего хозяина была даже семейная личная церковь. Администрация завода приняла нас особенно внимательно. Концерт прошел блестяще. После него накормили нас отлично. Начался бал. Мы стоим и наслаждаемся наблюдением за танцующими. Кто-то обращается ко мне и говорит:

– С Вами хочет познакомиться одна наша здешняя артистка, – и ведет меня к ней.

– Вы очень хорошо танцевали лезгинку… Я сама артистка, можете ли Вы научить меня? – встречает меня такими словами очень изящное молодое красивое существо.

Я соглашаюсь. Потом, в несколько уроков, научил ее. О ней потом.

Наших концертов было немного. Меж ними мы продолжали оставаться все в той