Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

базара с пустыми руками, разочарование в группе будет большое. Все голодны. Прошу торговца отрубить копыта с подковами, чтобы не смущать ожидающих меня. И, взяв под мышки замерзшие конские ноги, быстро иду к своим.

В Костроме хозяйственный брат Андрей сделал для группы прочное ведро для варки пищи. Как оно пригодилось здесь! Развели огонь, снег в ведре скоро растаял. Положили туда ноги. И все смотрим в ведро, в ожидании. Вода закипает. Черная муть-пена от лошадиных ног густо идет вверх. Брат находит, что лучше «первую воду» слить и ждать навар «от второй воды». Мы даем ему в этом «карт-бланш».

Кипит и вторая вода. Чувствуется запах «навара», мясного навара, так приятно волнующего наши голодные желудки. Посолили. Подсыпали пшена. Заправили мукой. Суп готов. Мы вокруг ведра, стоя в снегу у своего вагона с большими деревянными ложками – Хоранов, Хоменко, Храмов, мы два брата, Саша Клерже и хорунжие Долженко и Дробышев, – неизменные и неразлучные во всем.

– Ну, Господи благослови, первый раз в жизни ем конину, – говорит Хоменко, снял шапку и перекрестился.

Перекрестились и мы и черпаем суп. На третьей ложке Хоранов выругался и перестал есть.

– Ну-ну, Валентин Захарыч, Вы еще не видали голода, – острит Хоменко и черпает ложкой густоту с самого низа ведра.

Мы все смеемся. Суп был вкусен потому, что мы много дней были без горячей пищи. Съели его полностью. А лошадиные кости, почерневшие, выбросили вон. Вот при каких обстоятельствах мы впервые ели конину.

Приказано выслать квартирьеров. Курсы будут размещены в бывшем епархиальном училище. От нашего вагона идем с Дробышевым. Комнаты распределены. Мы, Кубанцы и Донцы, почему-то держались отдельной группой от офицеров колчаковских армий и были как бы на первом месте. Наша группа состояла почти сплошь из штаб-офицеров, при трех генералах – Косинов, Хоранов, Мальчевский, тогда как у них были почти сплошь молодые офицеры и редко капитаны. Нас было около 120 человек, а всех 500.

Чтобы не нести вещи обратно, решили оставить их при управлении епархиального дома, где жили священники и делались церковные свечи. Старший священник разрешил, но, узнав, что мы офицеры белых армий, вдруг с испуганным лицом быстро говорит:

– Нет-нет!.. Места у нас нет!.. Забирайте скорее свои вещи и уходите отсюда!

– Батюшка, да только часа на два… Это же Святой дом! – горячо говорю ему.

Но он быстро запирает дверь.

– Уходите, уходите!.. Вы еще и нас подведете! – сказал и удалился.

Там, где мы искали к себе сочувствия, перед нами была захлопнута дверь. Оставив Дробышева с вещами на улице, спешу назад. Все выгрузились из вагонов. С вещами, с нашим комиссаром во главе, длиннейшей кишкой по снегу без дороги идем, как попало. Снег почти до колен. Он сыпучий. Идти трудно. Наш вагон – Кавказцы, Лабинцы, Корниловцы – идем в голове. Мы перекидываемся шутками, вспоминая суп из конских ног.

Чтобы сохранить веселое настроение, затянул вполголоса:

Чубарики-чубчики – ка-ли-на…

Малин-на, ма-ли-нна! —

подхватили идущие рядом Семейкин, зычным своим подголоском, и басы, Храмов и брат.

Комиссар оглянулся, улыбнулся и произнес:

– Веселые вы.

Как бывший офицер, он, видимо, сочувствовал нам. Этот случай потом помог нам и в жутком заточении дать концерт «Казачьей песни» в Екатеринбурге.

Новое заточение. Заложницы

Мы в бывшем епархиальном училище. При адмирале Колчаке здесь помещалась Академия Генерального штаба. Теперь это длинное, под углом на два квартала, двухэтажное кирпичное здание приспособлено для заключенных, как пленных офицеров, так и местной знати.

Во всех классах – нары, высотой по пояс человека на все четыре стороны. Посредине двойные нары голова к голове. Вокруг этих средних нар – узкий проход. Теснота исключительная. Никаких матрацев и подушек. Весь этот длинный, под углом, корпус не отапливается. Много окон на улицу. Стекла заморожены. Все двери выходят в широкий, длинный коридор на всю длину здания. Окна коридора смотрят на неогороженный двор-пустырь. Окон в коридоре немного, потому в нем и мрак.

У главного входа на улице парные часовые с винтовками, тепло одетые молодые красноармейцы. У выходных дверей второго этажа также парные часовые. Им приказано с нами не разговаривать и никого не выпускать из коридора. В первой же камере от дверей были размещены Кавказцы, Лабинцы, Корниловцы и все офицеры 4-го Донского конного корпуса, вот почему мы быстро познакомились с часовыми.

Весь второй этаж был отведен для курсов, а нижний – «для кандидатов», которых сюда доставили как арестантов, под замками в вагонах. Там же и арестованные гражданские лица, и кухня для всех.

Мы были уже за Уральским хребтом. Местность высокая. Холода здесь особенно сильные. Мы согревались лишь своим телом, дыханием, испарениями 30–40 тел да одеждой, у кого она была в достатке. Умываться было негде. Мы быстро загрязнились. Появились вши. Для пресечения этого в нашей камере постановили: проснувшись, каждый должен снимать свою рубашку и уничтожать вшей ногтями. Получалась веселая и забавная картина, чтобы не сказать грустная, когда 30–40 казачьих штаб-офицеров, сидя на нарах без рубашек, «бьют вшей». Но и это не помогало.

Мы еще никогда не испытывали такого ограничения свободы. Тюремный распорядок дня. В 8 утра чай. Конечно, без сахара. В 12 часов скудный обед. Часов в шесть – ужин. Потом поверка по фамилиям в общем коридоре, по камерам, выстраивающимся в две шереги, и спать. Освещения никакого. И только духовная близость друг к другу, общие разговоры, частые шутки скрашивали наши мрачные дни заключения.

Радовал суточный наряд на кухню. Он начинался с 5 часов утра, когда весь город спал. Надо было приготовить пищу на полторы тысячи человек. За этот труд наряд хорошо питался, даже и мясом. Но он был суточным.

Прошел слух, что к нам помещают около 200 женщин-заложниц из Польши. Вначале мы не поверили этому, но это оказалось так.

Когда разбитая под Варшавой Красная армия начала отступать, были арестованы и вывезены в Россию женщины знатных польских фамилий. Теперь их препроводили сюда. Проходя мимо, видим их, размещенных прямо на полу, без кроватей. На них дорогие платья темных цветов, но уже сильно потрепанные, и никаких теплых вещей. Арестованы они были летом. Все молодые и красивые. Мы слышим их плач, горькие вздохи и какие-то умоляющие просьбы к часовому, но… чем может помочь часовой, «казенный человек»?..

Во всем длиннейшем здании не было уборной. Возможно, что их переделали в комнаты. Вот почему нас, для отправления естественных надобностей, партиями выводили во двор под охраной часового. Было стыдно