журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

— И не надо знать!

Удостоверившись, что тайна будет соблюдена, один из мальчишек вытащил из кармана какой-то кругляшок, завернутый в грязную марлю, развернул тряпку и на меня „глянула" сама королева Великобритании Виктория, — золотая монета чеканки 1854 года.

Вот так-то!

ТАЙНА КРЫМСКИХ ПИСЕМ АДЕЛЬ ОММЕР ДЕ ГЕЛЛЬ

Все завязалось-закружилось в двух знойных южных городах — Пятигорске и Кисловодске, городах, пропитанных солнцем, буйной зеленью, сухим терпким вином и любовью с горчинкой.

Очаровательная француженка, жена российского консула Ксавье Оммер де Гелль, известная парижской публике поэтесса Адель Оммер де Гелль, при помощи только ей известных хитростей, сумела влюбить в себя первого, — после Александра Пушкина, — поэта России Михаила Юрьевича Лермонтова. „Мишеля", — как ласково называла его француженка.

Еще не начавшийся роман должен был быть прерван, — Михаилу Лермонтову срочно нужно было выезжать в Кисловодск к месту своей основной службы и он буквально умолил свою „королеву" тоже переменить обстановку, уговорить мужа ехать за ним. Он рассказывал несравненной Адели, какой великолепный город Кисловодск и он обязательно ей понравится!

Адель Оммер де Гелль, судя по; всему, не осталась равнодушной к речам поэта и без колебаний согласилась. Только спросила:

— А как же быть с Машенькой Ребровой, вашей невестой, Мишель?

— Какая невеста! — искренне удивился Лермонтов. — Ах, да, вы имеете в виду эту смазливую девушку? Перед ней у меня нет никаких обязательств! Лучше скажите, не будет ли ваш муж сопротивляться поездке? Кажется, он за нами следит?

Адель рассмеялась:

— Мой маленький, мой глупенький, мужа я беру на себя! Пусть вас это не волнует.

Слова Лермонтова о Ребровой дали повод Адели Оммер де Гелль написать своей приятельнице:

„Пятигорск, пятница, 14-го Августа 1840 года.

...Веселая компания, и в особенности Лермонтов меня тянут в Кисловодск. ..

Пари держу, что на Ребровой он не женится, хотя она очень хорошенькая. Она созналась, что влюблена в Лермонтова, что Лермонтов ее тоже любит, но только не хочет в этом признаться...“

Все верно, у Машеньки Ребровой и тени сомнения не было, что ее мил-друг Мишель может увлечься другой. Реброва даже сама пришла уговаривать Адель, чтобы та быстрее ехала в Кисловодск, если того хочется Михаилу Юрьевичу, — „он такой весь издерганный военной службой, что не надо ему лишний раз перечить!“

Машеньке Ребровой даже немножко жалко было свою соперницу, — „бедняжка, каждой женщине хочется любви!“ — и она даже пришла провожать свою „соперницу" перед отъездом в Кисловодск.

Прощаясь, Машенька сняла с себя кружевной платок, накинула его на колыхающуюся, как огнедышащий вулкан, грудь Адели, зашептала на ухо:

— У нас не принято так декольтироваться, люди не поймут. А этот платок вам к лицу, он так гармонирует с вашими бронзовыми туфельками... Ой, какая у вас маленькая ножка! Прямо, игрушечная!..

Адель Оммер де Гелль вздохнула, она считала, что грудь очень даже украшает женщину, но что поделаешь, в этой стране не принято афишировать красоту!

В Кисловодске иностранцев уже ждали и в их честь был дан бал.

Среди приглашенных русских гостей был и наш соотечественник Михаил Юрьевич Лермонтов, известный иностранцам своими дерзкими выходками и не менее дерзкими стихами.

Знатные вельможи поглядывали на него с добродушной укоризной, дивясь шалостям этого молодого человека, и не верили, что это из-под его пера вышли гневные строки о гибели русского поэта Александра Пушкина. Кажется, именно в этих стихах он позволил себе неприлично выразиться о французах.

А опальный поручик Михаил Лермонтов, не обращая ни на кого внимания, тем более на свою потенциальную невесту Машеньку Реброву, танцевал с очаровательной француженкой Аделью и видел только ее, одну, единственную и неповторимую.

Пусть болтают, что хотят! Что такое бал, Михаил Юрьевич знал не понаслышке. Его дерзкое перо описывало не один бал:

„Откуда ты?“ — „Не спрашивай, мой друг!

Я был на бале!“ — „Бал! а что такое?"

„Невежда! это — говор, шум и стук,

Толпа глупцов, веселье городское, —

Наружный блеск, обманчивый недуг;

Кружатся девы, чванятся нарядом,

Притворствуют и голосом и взглядом..."

Ни Мишеля Лермонтова, ни Адель Оммер де Гелль не смущало, что на них указывали глазами, а мужу француженки, Ксавье Оммер де Геллю, шутливо, — ох, уж эти шутники! — незаметно подставляли к голове рожки из двух пальцев, намекая, что „солдафон" наставит рога господину консулу! И преогромные рога!

Но Ксавье только посмеивался, — ясное дело, французы могут себе позволить и не такое!

И никому было невдомек, что де Гелль и прелестная Адель, по-существу, давно уже не муж и жена, они давно побили горшки и собираются оформлять развод! Вот только помалкивают до поры, до времени!

Жаль было только Машеньку Реброву, которая все-таки начинала о чем-то догадываться и, стоя у стены, скорбно заламывала пальцы, и по ее красивенькому личику бродили багровые пятна.

Дамы, обмахиваясь пышными веерами от гнетущей жары, — даже вечерами не становилось прохладней! — перешептывались между собою:

„Что особенного нашла эта француженка в поручике Лермонтове? В этом мужлане с общеармейской наружностью! Пишет стихи?.. Да кто их сегодня не пишет! Вот только времени не всегда достаточно!..“ „Красив, не красив!" А это какими глазами взглянуть на поручика Лермонтова!.. Красив, очень даже красив в своей влюбленности!.. И выбор поэта хорош! Ничего не скажешь, француженка великолепна, а ее грудь, не скованная приличиями, колыхалась подобно океанским отливам и приливам. Она рискованно прижималась к своему Мишелю и шептала в его ждущее ухо стихи, только что написанные:

 Благодарю, поэт! Тебе — огонь священный,

Что в тайниках души пылает сокровенный,

И память милая умчавшихся времен,

И славы призрачной неутомимый сон...

Французским языком Михаил Юрьевич владел, как своим родным, и тут же одарил Адель ответным поэтическим экспромтом.

После этого упоительного бала Адель Оммер де Гелль напишет: „Кисловодск, 26-го августа 1840 года.

Лермонтов заявил Ребровой, что он ее не любит и никогда не любил...

Было около двух часов ночи. Я только что вошла в мою спальню. Вдруг тук-тук в окно, и я вижу моего Лермонтова, который у меня просит позволения скрыться от преследующих его неприятелей. Я, разумеется, открыла дверь и впустила моего героя..."

Муж Адели Ксавье, не принимая во внимание любовные похождения своей „супруги", все же постарался увезти ее