Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

последствий неблагоприятного решения, генеральный атторней в 1712 году просто не явился в суд, и ответчикам из Уинкфилда предоставили «уйти без назначения новой даты слушания». Если бы все зависело от гражданского законодательства, решение было бы благоприятным для них и они без помех владели бы своей пустошью. Однако корона просто вернулась к тактике преследования в лесных судах, где принималось как факт то, что могло оспариваться в гражданских судах. Начиная с 1716 года в Суинли, Сандхерсте и Саннингхилле стало появляться множество исков о добыче дерна и вереска. И самое большое внимание было сосредоточено на Суинли. Когда король Георг нанес свой краткий визит в Виндзор в 1717 году, его повезли пострелять на Суинли Уок[124]; едва ли он очутился бы за столько миль от Виндзора, если бы полковник Негус не сопроводил его именно туда.

Тем временем на севере прихода Уинкфилд возникла новая угроза. Лесные власти решили пополнить численность могучих благородных оленей в Нью Лодж Уок. Этот лесной массив лежал между приходами Уинкфилд и Брэй и простирался до границы пахотных полей обоих приходов. Олени, как вспоминал Уилл Уотерсон, «стали невыносимой помехой для окрестных мест», а также причиной раздора между короной и приходом Брэй. Если они не сделались таким же источником неприятностей для Уинкфилда, то лишь благодаря удачному вмешательству мистера Роберта Эдвардса. Этот страдающий астмой лондонский торговец скобяными изделиями, стремясь обрести здоровье и дворянскую усадьбу, в 1709 году купил Уинкфилд Плейс. Когда Нью Лодж Уок заселили благородными оленями, Эдвардс купил за 600 фунтов земли между этими лесными угодьями и равниной Уинкфилд, «чтобы облегчить жизнь всем, у кого были земли на стороне Уинкфилда», а также чтобы охотиться самому. После покупки он «счел целесообразным соорудить вдоль общинных владений такую прочную неприступную изгородь, которая защищала бы от любых вторжений благородных оленей». За это (как мы видели) он был предан Сорокадневному суду, хотя большое жюри регардеров на заседании суда Суанимота 1717 года не нашло в деле оснований для предъявления обвинения. «Если человек заплатил за то, чтобы свободно владеть своей землей, — вопрошал Уотерсон, — что может ему помешать соорудить такую изгородь, какую заблагорассудится?» Без сомнения, таково было единодушное мнение прихода, показавшееся убедительным и регардерам.

Если в случае Суинли лесные власти, разочаровавшись в гражданских судах, прибегали к лесным судам, то в данном случае они попытались сделать обратное. Два года спустя, в 1719‑м, полковник Негус и лесники обратились со своим иском к солиситору Казначейства, который рекомендовал действовать, обращаясь в Казначейство с официальными уголовными обвинениями[125]. Тем временем они прибегли к своим правам на упрощенное судопроизводство, ссылаясь на авторитет главного выездного судьи. Почти сорок лет спустя Уилл Уотерсон вспоминал о том времени, когда

люди не осмеливались ни срубить кустарник, ни свалить дерево без специальной лицензии от выездного судьи, что неизбежно сопровождалось как хлопотами, так и расходами. Случилось так, что один фермер вознамерился выкорчевать какую-то живую изгородь и приставил к ней работников, но их инструменты конфисковали, а их самих притащили в Лондон, чтобы привлечь к ответу за предполагаемое причинение вреда…[126].

«Такие произвольные действия», продолжал он, позволяли властям «хозяйничать от имени короля» и лишали его симпатии подданных.

Без сомнения, добыча дерна наносила ущерб лесу. Полковник Негус жаловался, что она пугала оленей, почва была изрыта глубокими колеями от повозок, а возчики и резчики дерна пользовались случаем добывать дичь браконьерским способом[127]. Но с точки зрения аграрной экономики именно олени наносили ущерб, а король в своих собственных парках мог держать их сколько угодно. В любом случае корона, безусловно, пыталась превысить свои права[128], а лесные чиновники, возможно, действовали из соображений личной заинтересованности[129].

Однако эта проблема была не столь простой; здесь затрагивались иные интересы, помимо интересов населения лесных территорий, с одной стороны, и короны — с другой. Так, в то время как приход Уинкфилд добивался неограниченных общинных прав не только для своих собственных фригольдеров и арендаторов по обычаю, но и для всего населения, с не меньшим старанием он стремился лишить этого права жителей соседнего прихода Уорфилд[130]. Более того, интересы фермеров Уинкфилда и его поместных лордов не совпадали. Обе стороны, конечно, хотели отвергнуть претензии короны. Но едва ли в интересах владельцев поместий было отстаивать весьма обширные притязания жителей на пустоши — притязания, которые основывались на обычаях, утвержденных судебными решениями во времена Якова I.

К 1717 году поместье Уинкфилд Мэнор превратилось в мелкое, слабое и раздробленное владение. Одна девятая часть принадлежала Грею Невиллу из Биллингбера, близ Туайфорда, о котором мы не знаем ничего — или почти ничего[131]. Восемь девятых принадлежали Энтони Мику, который также жил за пределами прихода, в Брэе, и который, по-видимому, владел только двумя или тремя фермами в Уинкфилде[132]. Вряд ли это была прибыльная собственность для кого-либо из них. Их годовой доход от полученного от их арендаторов-фригольдеров фиксированного налога на землю составлял 16 фунтов 9 шиллингов и 6 пенсов; к этому могли прибавляться еще 4 или 5 фунтов стерлингов в год от штрафов, судебных сборов, продажи дерна и т. д.[133] Наиболее ценными активами поместья, по-видимому, были семь или восемь прудов для разведения рыбы (карпа и форели), один из которых был достаточно велик, чтобы привлекать к себе водоплавающих птиц. С тех пор как в 1712 году лорды-помещики были освобождены от ответственности перед Казначейством, они приступили к расширению своих прудов и наверняка затопляли карьеры, откуда жители брали гравий и торф[134]. Вода неизбежно уничтожала права простых общинников и на выпасы, и на добычу торфа, и это может в какой-то мере объяснить, почему рыбные пруды стали одной из целей «черных» браконьеров. В любом случае такая инициатива мало помогла Мику выбраться из финансовых затруднений. В 1724 году, после эпизода с «черными», он устал от этих забот и попытался продать короне свои восемь девятых поместья. Поскольку выяснилось, что он еще раньше (в 1721‑м) заложил поместье некоему мистеру Роджерсу (под залог долга в 360 фунтов стерлингов) на 500 лет, мы пока еще не можем установить, чем кончилось дело[135].

Таким образом, йомены Уинкфилда — фригольдеры и арендаторы по обычаю — находились в конфликте по поводу общинных прав как с лесными властями, так и со своими собственными лордами поместий; а поскольку эти права были обширными и распространялись на всех жителей, то крестьяне, скорее всего, принимали сторону йоменов. В поместье Сандхерст, на юге, вероятно, сложились отношения, похожие на упомянутые выше, и аналогичная конфликтная ситуация, но в этом приходе не нашлось школьного учителя-викария, который мог бы записать его историю. Здесь также — как и в Уокингеме, Финчхэмпстеде и Истхэмпстеде —