Короче, Пушкин - Александр Николаевич Архангельский

полностью опубликована в 1827-м). Преследуемый законом, европеец Алеко бежит от цивилизации с ее несвободой; будучи найден в пустынной степи цыганкой Земфирой, он влюбляется и хочет стать цыганом, но признать чужое право на свободу он не может. В том числе право возлюбленной освободиться от его любви.

Герой (опять же, по законам байронической поэмы) соотнесен с автором, даже имя Алеко – отголосок Александра. Но Автор опытнее и умнее, он холодней, разочарованней и жестче – и не только потому, что Пушкин изменился в жизни, но и потому, что многое открыл в литературе. Параллельно “Цыганам” шла работа над “Евгением Онегиным”. В первом русском романе в стихах постепенно нарастало расстояние между героем и автором, хотя не исчезали параллели между ними; герой получил увольнительную от рассказчика, стал от него автономен.

Молодой столичный дворянин Онегин преждевременно разочарован; в деревне он должен пройти череду испытаний, пережить несостоявшийся роман с юной Татьяной Лариной, дуэль и убийство ни в чем не повинного Ленского. Ему предстоит уехать, полностью перемениться, встретить Татьяну в столице и как бы поменяться с ней ролями. Финал окажется открытым, кульминация заменит развязку. После слезного отказа (“Я вас люблю… / Но я другому отдана; / Я буду век ему верна”) Онегин останется “как будто громом поражен”; читатель и автор расстанутся с героем на крутом переломе его судьбы.

Все эти сюжетные решения еще не приняты; пока что Пушкин только примеряется к сюжету. Но уже понятно, что его персонажи молоды, чувства у них не остыли, мудрость придет, но не скоро, а события, поступки, мысли, речи связаны с текущей современностью. Рассказчик потрясающе активен, и его готовность постоянно отвлекаться на попутные сюжеты контрастирует с онегинской строфой, специально разработанной для нужд романа: четырнадцать строк с постоянной рифмовкой. Чем строже строфика, тем непредсказуемее речь.

В отличие от “идеального сонета”, онегинская строфа не дробится на тезис, антитезис, синтез; она не ставит содержательных барьеров, только формальные: в поэме “Домик в Коломне” Пушкин уподобит строфы полкам на параде – чеканя шаг, затянутые в портупеи, они однообразной красотой оттеняют клокочущий, бурный рассказ. И чем строфа конструктивней и жестче, тем манера свободней; преодоленное препятствие приносит молодому Пушкину особое удовольствие. А в результате возникала общая картина жизни; все находится в движении – и все неподвижно, все меняется – и все неизменно, все посчитано до мелочей – и ничего предсказать невозможно.

На это же работала идея публикации по главам; цель у этого была простая – заработать, но последствия были серьезней. Менялось построение текста; читателя необходимо было удержать в пределах действия сюжетной тяги, в то время как в “обычном” прозаическом романе его следовало психологически “отпустить”.

В мае 1823-го поэт приступил к многолетней работе. А уже в июле перебрался в Одессу. Вырваться из Кишинева он хотел давно; в 1822-м граф Каподистрия ушел в отставку, чтобы отслоиться от империи и повести за собой независимых греков, а затем возглавить самостоятельное греческое государство. И Пушкин тут же обратился с просьбой разрешить ему вернуться в Петербург, адресуясь другому графу, Карлу Нессельроде, теперь уже единолично возглавившему министерство[9]. Вернуться ненадолго, на два или три месяца (а там как пойдет). Но Нессельроде не Каподистрия: в марте 1823-го придет отказ.

Вообще Карл Васильевич был странным и не слишком добрым человеком; в нем многое было намешано. Сын католика-аристократа и протестантки с еврейскими корнями, сам он был крещен по англиканскому обряду. Карликового роста и тщедушный, Нессельроде любил казаться величественным; приписанный в начале службы к флоту, он страдал от морской болезни; утонченный эстет, был защитником крепостного права. Но для нашего сюжета важнее другое: он блестяще правил внешней политикой несколько десятилетий, а Пушкина терпеть не мог. На протяжении всей его короткой жизни.

Получив запрет на возвращение, обиженный поэт попросится в Одессу, чем всерьез заденет Инзова и в итоге променяет вольницу на строгость, беспечную жизнь при потрепанном масоне – на подотчетную при блестящем графе Воронцове, которого в мае назначат Новороссийским генерал-губернатором и управляющим Бессарабской области.

Пушкин будет тосковать по Инзову; спустя годы на образы безвольно-добродушного царя Дука и беспощадного правителя Анджело в поэме “Анджело” ляжет отсвет Инзова и тень Воронцова. Но это будет потом.

С июля 1823-го он в Одессе. Кстати, здесь же ненадолго окажется и Вера Федоровна Вяземская с детьми.

9. Порт приписки

Атмосфера большого портового города перенасыщена энергией. У “хозяина” края графа Михаила Воронцова заслуженная репутация либералиста, даже в большей степени, чем у генерал-лейтенанта Инзова; одесситы и одесситки раскрепощены не меньше кишиневцев. Поначалу Пушкин воодушевлен; он быстро завершает первые две главы “Евгения Онегина”, вчерне выстраивает “Цыган”, создает стихотворение “Ночь”, где впервые сочетает эротическую откровенность с подчеркнутым словесным целомудрием:

Близ ложа моего печальная свеча

Горит; мои стихи, сливаясь и журча,

Текут, ручьи любви, текут, полны тобою.

Во тьме твои глаза блистают предо мною,

Мне улыбаются, и звуки слышу я:

Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя…

Страсть, медленно пробуждающаяся в женщине, действует на лирического героя сильнее, чем вакхическая буря, охлаждение предшествует огню… Этот мотив впоследствии зазвучит в шедевре “Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…”: “Когда, виясь в моих объятиях змией, / Порывом пылких ласк и язвою лобзаний / Она торопит миг последних содроганий! / О, как милее ты, смиренница моя!” И, возможно, отзовется в поворотном жизненном решении – женитьбе на Наталье Гончаровой, не вакханке, а “смиреннице”, холодноватой, совершенной, северной.

Но первоначального одесского подъема хватило ему ненадолго. Пушкин быстро понял, что попал в ловушку, и, как выразился его первый биограф Анненков, страдал “глухим страданием”. Прекрасное здание оперы, тенистые бульвары, свежие устрицы, но притом нехватка денег, литературный круг ничтожен. На роль серьезного поэта претендует чиновник Василий Туманский, которого недобрый Набоков назвал “бледным элегическим поэтом”. Местная аристократия чужда, отношения между хозяином края и Пушкиным, мягко говоря, не сложились.

В июле 1824-го Пушкин сообщал Александру Тургеневу: “Не странно ли, что я поладил с Инзовым, а не мог ужиться с Воронцовым; дело в том, что он начал вдруг обходиться со мною с непристойным неуважением, я мог дождаться больших неприятностей и своей просьбой предупредил его желания. Воронцов – вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое”.

Казалось бы, причина воронцовской антипатии понятна: связь Пушкина с женой начальника, Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой. Связь по-настоящему глубокая. Считается, что Елизавета продолжит