Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

он питал к своему любимцу. Иван, по его собственным словам, надеялся спасти Марфу силой своей любви и, «положась на Бога», повел ее к венцу уже почти полумертвую. Дружками невесты на этой могильной свадьбе были Малюта Скуратов и его зять, молодой кравчий Борис Годунов. Спустя несколько дней после свадьбы Марфа умерла, так и оставшись девственницей (этот медицинский факт, удостоверенный соборным приговором о смерти Марфы Васильевны Собакиной, важен для нас потому, что он сыграл немаловажную роль в четвертом браке Ивана). Официально было объявлено, что царицу «извели» злые люди. Учитывая возраст Марфы и остроту борьбы за венец царицы, о чем свидетельствует расправа Малюты с Арцыбашевым, подозрения в отравлении могли быть не беспочвенными.

Тем временем за делами личными Иван не забывал и дел государственных. Осенью 1571 года обострились отношения со Швецией. Король Юхан III находился в немилости у Грозного за то, что сверг Эрика XIV и отказался выполнять подписанный последним договор, главным пунктом которого была выдача царю сестры польского короля, Екатерины. Иван заточил шведских послов, прибывших известить его о воцарении Юхана, и потребовал у короля отчета: «Тебя от уст твоих вспросити, которым обычаем такие непотребства в земле твоей учинились». А после неудачной осады Магнусом Ревеля царь окончательно утвердился в своем намерении идти войной на непослушника Юхана «за его неисправленье».

Приказав касимовскому царю Саин-Булату идти с передовой дружиной к Орешку, Иван с остальным войском направился в Новгород. Чтобы предупредить возникновение в разгромленном городе паники, он послал новгородцам грамоту, в которой просил их оставаться спокойными и готовить запасы для царского воинства; письмо это новгородские наместники читали жителям перед пустым, разграбленным двором архиепископа. Для царя приготовили двор на Никитской улице и место (тронное возвышение) в Софийском соборе. Приняли также дополнительные меры против мора, продолжавшего свирепствовать в этой части Руси: запретили хоронить умерших от болезни в городской черте и заколотили все дома, в которых обнаружили заразу; даже священникам под угрозой сожжения на костре было запрещено навещать больных. Эта жестокость оказалась, по крайней мере, не напрасной: в декабре новгородские власти дали знать государеву посланнику, что мор совершенно прекратился и царь может ехать в Новгород. Первым в город прибыл новый архиепископ Леонид, бывший перед тем архимандритом московского Чудова монастыря; на другой день приехал и сам царь с детьми и двором.

Иван надеялся устрашить Юхана и добиться скорого мира. Однако, несмотря на то что татарская конница Саин-Булата разорила пограничные области Финляндии, ожидаемое шведское мирное посольство все не появлялось. Тогда царь решил обговорить условия мира с прежними шведскими послами, томившимися в заточении в Муроме. Их доставили в Новгород и зачитали им царскую грамоту к королю Юхану, составленную в крайне заносчивых выражениях. «Будучи еще в терпении, — писал Иван, — на время тебя, Юхана короля, пожаловали, свой подвиг отвратили, сами в твою землю не пошли и рати свои уняли…» Не сомневаясь в том, что разорение Финляндии навело страху на шведского короля, царь требовал полного повиновения: «…о всем быти Юхану королю у царского величества в его воле… не отступну». Речь шла ни больше ни меньше как о том, чтобы шведский король признал себя вассалом московского государя: согласился бы на включение своего титула в титул царский и на изображение шведского герба на царской печати. Залогом королевской покорности должна была стать уступка Москве шведской Ливонии: «А без Ливонской земли тебе ничем нашего государского величества не умолити… и что тебе ни писати, и тем твоей земли не защитити».

Шведские послы, рвавшиеся домой, не осмелились ни в чем перечить Грозному, согласились на все условия и уверяли, что их король исправится и добьет челом царю. Они уехали, увозя с собой обещание Ивана переменить к Швеции гнев на милость и приостановить войну до Троицына дня, если до того времени король пришлет к нему новых послов, а с ними 10 000 талеров в царскую казну и 200 всадников в московское войско. Переговоры со Швецией ясно показывают, что самоуничижение Ивана перед крымскими послами было не более чем уловкой. Грозный продолжал оставаться Грозным — царем царей, милостиво берущим других государей под свою высокую руку.

Однако вскоре ход событий заставил его думать о сохранении своего царства, а не о приобретении чужого.

***

Орда кочевала в Диком поле не расседлывая коней. Неизбежность нового нашествия была очевидна даже для сторонних наблюдателей. Английский посланник Дженкинсон 8 августа 1571 года извещал из Холмогор королеву Елизавету, что «Крым, без сомнения, снова будет там (в России. — С. Ц.) на следующий год», и рассматривал ожидаемое нашествие как «справедливое наказание для столь дурной нации».

Грозный сознавал опасность, которая становилась все ближе и реальнее по мере приближения весны, и готовился к отражению нападения хана. Главной его заботой было восстановление Москвы. Стремясь не допустить повторения страшного бедствия, он принял ряд предосторожностей: уничтожил посады, всех купцов и мещан перевел оттуда в город и запретил им строить высокие деревянные дома. Москва была обнесена валом с бревенчатыми воротами, обложенными землей и дерном. Семь тысяч каменщиков работало над возведением каменной стены, на которой располагались медные пушки. Одновременно укреплялась засечная черта на южных рубежах. «Ока, — пишет современник, — была укреплена более чем на 50 миль вдоль по берегу: один против другого были набиты два частокола в 4 фута высотою, один от другого на расстоянии 2 футов, и это расстояние между ними было заполнено землей, выкопанной за задним частоколом… Стрелки таким образом могли укрыться за обоими частоколами, или шанцами, и стрелять по татарам, когда те переплывали реку». Пологие места укрепляли, забивая в землю тройные ряды заостренных кверху свай. Совершенствовалась также степная разведка.

Царь руководил обороной из Новгорода. Передышка в войне со Швецией позволила заблаговременно сосредоточить на юге значительные силы — около 40 000 человек дворянского ополчения и стрельцов, к которым присоединились 500 ливонских и немецких наемников. («Во веки веков прежде не слышно было, — сокрушался ливонский хронист, — чтобы ливонцы и чужеземцы так приставали к Московиту, как в эти годы».) На Оке был создан особый речной отряд при Передовом полку. На этот раз военная операция против крымцев была тщательно спланирована: царь приказал предусмотреть все варианты возможных действий Девлет-Гирея и дал четкие указания воеводам, как поступать в каждом случае.

В феврале 1572 года Грозный уже заявил крымским послам, угрожавшим ему войной за неуступчивость в вопросе о восстановлении независимости Казани и Астрахани, что еще неизвестно, в чью пользу закончится новый поход хана на Русь.

С наступлением весны Девлет-Гирей, раздраженный бесплодными дипломатическими