Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов

Породистый, к заднему дышлу пристегнутый слева,

Сверкающий, словно его заковал Васудева

В броню огнезарную, — Сайнью затмив быстротою,

В сраженье красуется сбруей своей золотою.

Подобен Балахаке, умный, строптивого нрава,

Порывистый, к заднему дышлу пристегнутый справа,

Несется последний, как будто грозу вызывая,

По небу стремительно туча летит грозовая,

Копыта гремят, развеваются конские гривы.

Своей колесницы достоин Владетель гандивы».

Снял Арджуна с рук золотые запястья и пару

Надел нарукавников ярких, дослушав Уттару.

И ткани куском белоснежной кудрявые пряди

Он, ради удобства, связал туго-на́туго сзади.

Затем натянул тетиву, повинуясь порыву,

И что было силы, донельзя напряг он гандиву.

Откликнулось гулом в горах тетивы натяженье,

Как будто скала со скалою вступила в сраженье.

Врагам подсказало трясенье земли: «Выезжая

На бранное поле, свой лук напрягает Виджая».

Уттару-царевича Арджуна сделал возницей,

И, стяг с обезьяной подняв над своей колесницей,

Он царского сына со львом благородное знамя

Сложил у подножья священного дерева шами,

И, в раковину затрубив, кауравов каратель,

На север пустился — туда, где стоял неприятель.

Воинственный звук оглушил скакунов белой масти.

Колени у них подломились от этой напасти.

Был сильно испуган Вираты сынок лунолицый

И, полон смятенья, свалился на дно колесницы.

Меж тем Каунтея, при виде такого невзгодья,

Коней четверню поднимает с колен за поводья.

С отеческой лаской Уттару берет он за плечи:

«Врагов истребитель, бояться не надобно сечи!

Наследник Вираты, не чуждый военной науки,

Ты слышал и гром барабанов, и раковин звуки.

С младенческих лет любовался ты войском царевым,

Внимая слонам боевым, разражавшимся ревом.

Едва затрубил я — скажи, мой прекрасный, на милость,

Зачем, как простой человек, ты впадаешь в унылость?»

(Подарена Арджуне а́суров зодчим когда-то

Была громозвучная раковина девадатта.)

«Знакомы, — царевич ответил, — мне раковин звуки,

Но столь устрашительных я не слыхал, Сильнорукий!

Испуг у меня волоски поднимает на коже:

Боюсь я гандивы, что рев издает носорожий!

Пойми, Венценосный, сдержать невозможно мне дрожи.

Твой стяг, с обладающей львиным хвостом обезьяной,

Всецело затмил надо мной небосвод осиянный».

Но Партха воскликнул: «Нам съехаться должно с врагами!

Когда затрублю я — упрись в колесницу ногами,

Да помни уловку — вертеться двойными кругами».

Царевичу дав наставленье, как младшему брату,

Опять Каунтея подносит к устам девадатту.

Сопутствовал трубному звуку и рев носорожий,

И грохот ободьев, на гром барабанов похожий.

Земля затряслась, но под грозный призыв девадатты

Бесстрашно поводья натягивал отпрыск Вираты.

Военным искусством владеющий, Дрона стал мрачен:

«Видать по всему, кауравам грозит Савьясачин!

Невеселы кони, и глянец оружьем утрачен.

Жрецами зажженный, не светится пламень алтарный,

И справа парит над знаменами коршун коварный.

При этом, сквозь наши ряды, с отвратительным воем,

Оскаливший зубы шакал пробежал перед боем.

Поскольку живым, без урона, ушел он отсюда,

Такая примета вещает воителям худо!

Где гордая ваша осанка для битвы рожденных?

Зачем вы заранее приняли вид побежденных?

И впрямь кауравам едва ли прибудет отваги,

Когда воронье то и дело садится на стяги».

Хвастливое слово меж тем было сказано Карной:

«Мне, кшатрию, с поля бежать не дозволено варной.

Сужденье об Арджуне Дроны обидно мне вчуже.

Но он убедится, что я Дхананджаи не хуже!

Пускай лишь наступит счастливое это мгновенье,

Когда колесницы придут меж собой в столкновенье,

И натиск врага разобьется, как волны с разбега

Ударившись гребнем о стену скалистого брега.

Как дерево рой саранчи облепляет висящий,

Так стрелами будет покрыт Диадему носящий.

Вся в жальцах златых, светлячками сверкающей бездной,

Заблещет небесная твердь, как в ночи многозвездной.

И в Арджуны тело вползут, как змея в муравейник,

Тех стрел острия, что на камне точил оружейник».

Хотя в трех мирах был прославлен Держатель гандивы,

Равнял себя с Арджуной выкормыш суты чванливый.

«Я недруга жизни лишу, — повторял он угрозу, —

Чтоб вырвать из сердца Дурьодханы эту занозу!»

Его без труда сокрушить похвалялся он сдуру

И хвост, как павлин, распускал пред потомками Куру:

«Я нынче Дурьодхане долг возвращу неоплатный.

Да будет мне в этом порукой клинок мой булатный!»

Хоть людям разумным претили его небылицы,

Грозился он сбросить пандаву долой с колесницы.

«Он в битве подобен стреле громовой Шатакрату,

Но я раздавлю его, спуску не дав супостату.

Друзья кауравы! Со мною для Арджуны битва

Закончится, как для слона — с головнями ловитва.

Стада оградив колесницами, к Хастинапуру

Гоните! — сказал он потомкам династии Куру. —

— А если хотите, останьтесь — и подвигом трудным

Великого Карны любуйтесь, как зрелищем чудным!»

Но, трубному звуку внимая и реву гандивы,

Такие слова Ашваттхаман изрек справедливый:

«О Карна! Мне, право, смешон разговор твой хвастливый.

Мы разве достигли уже кауравов столицы?

Похищенный скот без зазренья теснят колесницы,

Но царства Вираты его окружают границы.

Еще не успели войска изготовиться к бою.

Зачем же ты уши нам всем прожужжал похвальбою?