За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

а прямо директору Большого драматического Рувиму Шапиро: «Милый Рувим Абрамович, сообщаю, что Мольер разрешен Главным репертуарным комитетом к представлению в театрах Москвы и Ленинграда. Разрешение 2029/Н от 3 октября 31-го года. Итак, если Ваш Театр желает играть Мольера, прошу заключить со мной договор». И Ленинград ответил радостным согласием, Булгаков снова помчался в город на Неве и заключил договор, вписав туда, что аванс возврату не подлежит ни при каких обстоятельствах, и сей аванс в размере 1 200 рублей получил.

Ах, как забилось его сердце, когда, вернувшись в Москву, он приехал в Камергерский и от Ольги Сергеевны пахнуло теми же самыми духами, какими чаще всего пользовалась ее сестра! «Не забывай меня» французской фирмы «Герлэн».

Нет, он, конечно же, не забывал ее, и во время прогулок или в магазинах несколько раз обоняние натыкалось на этот пленительный запах. И всякий раз волнение охватывало его, он закрывал глаза и в мечтах приникал к волосам и груди, источавшим этот аромат. И всякий раз долго не мог прийти в себя.

Вот и теперь голова закружилась сначала от «Не забывай меня», а потом добавило, когда увидел новую сумму аванса, на сей раз с важным видом и тщательно читая договор. Обессиленной от волнения рукой поставил подписи. А уж когда получал деньги в кассе, хотелось воскликнуть: «Подстрахуйте, а то упаду!»

Жизнь снова забила фонтаном. Хватало на раздачу долгов и на ближайшие несколько месяцев. Дома на Пироговке – пир горой! И, лишь выйдя подышать на свежем октябрьском воздухе, затягиваясь папиросой, он тосковал: эх, сейчас бы в полуподвал, на тайное собрание запретного общества! Целовать волосы, шею, грудь, источающие тонкий запах французских духов фирмы «Герлэн». Стон вырвался из его груди и полетел к бриллиантовым осенним звездам.

А по Москве уже полетели слухи о том, что Сталин снова звонил Булгакову, тот пожаловался, и генсекр мгновенно надавил на театры. Воскрес и Тарзан. Поговаривали, что этим летом на Сталина было совершено покушение, когда тот на катере плыл из Гагры в Пицунду. Какой-то придурок стрелял по катеру из ружья. Накануне Иосиф Виссарионович получил письмо: «Берегись катера. Тарзан», – и не послушался, из-за чего едва не расстался с жизнью. А потом в ноябре: «Не ходи завтра по Ильинке. Тарзан», – и снова не послушался, пошел по Ильинке, а там его чуть не пристрелил бывший белый офицер Огарев.

В том же ноябре начинающий драматург Всеволод Вишневский, ставший известным благодаря своей пьесе «Первая конная», разразился статьей против постановки булгаковского «Мольера»: разве нельзя просто ставить пьесы Мольера, разве нам не известна идейно-классовая позиция Булгакова, или Булгаков по-марксистски вскрывает сплетения давних времен?!

– Вряд ли повлияет. Кто такой этот Вишневский? Самозванец. Уверен, все театры получили от генсекра тайное указание на мой счет.

Когда подошло время встречать Новый год, он мучительно думал, слать или не слать личное поздравление тайному агенту Мадлене. Ведь он дал клятву не напоминать о себе. Надо было хотя бы этот пункт договора ослабить, вытребовать возможность слать поздравительные открытки. И Михаил Афанасьевич Булгаков, как честный человек, слово сдержал. По договору с тайным агентом Мадленой это означало, что он разлюбил ее.

Оставалось ждать, пришлет ли она.

Она не прислала.

Все, пропасть разверзлась окончательно! Вьюга замела все следы, ветер развеял все запахи, снегом завалило воспоминания.

Жизнь наступила грустная и безмолвная, хотя казалось, все так прекрасно, денег полно, долги розданы, покупай что хочешь. Малость подкопим и купим Любушке ее заветную мечту, какой-нибудь «ренульчик».

Радость за радостью, а жизнь после разгрома подпольной организации совсем не та, что была до образования подполья, и радости жизни не приносят ему радости. Все, что ни происходило, на вкус оказывалось пресным. Москва, которая раньше лезла к нему изо всех щелей, любопытствуя, что там еще выкинет непредсказуемый Булгак, теперь смотрела на него отовсюду презрительным взглядом: мужа испугался, трусливо капитулировал, подло сдал все подполье, трус, предатель, босявка!

Афиша спектакля МХАТа «Мертвые души» сезона 1932/1933 года

[Музей МХАТ]

После разудалых новогодних и рождественских увеселений последовал неожиданный новогодне-рождественский подарок – звонок Бокшанской:

– Михаил Афанасьевич, здравствуйте! Сядьте, пожалуйста, у меня для вас новость. Сели?

– Сел. – Хотя продолжал стоять, весь как столбик ртути в градуснике. – Говорите же!

– «Дни Турбиных». Решено их восстановить.

Господи! Не может быть! Снова запоет Николка «Здравствуйте, дачники! Здравствуйте, дачницы!», снова Шервинский будет домогаться Елены, снова выйдет на сцену смешной Лариосик, и зритель будет хохотать, когда он скажет: «Не целуйтесь, а то меня тошнит!» – вновь будет падать смертельно раненный Алексей и произносить свою предсмертную фразу: «Брось геройство к чертям!» – и Сталин снова явится на спектакль и будет хлопать, когда Студзинский произнесет финальную роковую фразу: «Кому – пролог, а кому – эпилог». Боже мой, какое счастье!

Любовь Евгеньевна танцевала и пела на мотив «Кукарачи»:

– Автомобильчик, автомобильчик скоро будет у меня!

– А может, начнем на свою собственную квартиру копить? – безнадежно возражал возобновленный автор.

На Пироговке все бы неплохо, если бы не сырость, от которой, как он говорил, в доме живет скверная компания – господин Бронхит, мсье Ревматизм и черненькая дамочка Нейрастения. Да еще и трамвай под окнами постоянно грохочет, не случайно он в «Адаме и Еве» аж в витрину магазина въехал. Но Любангу не сломить:

– Квартира – это проза, а автомобильчик – поэзия! Правда, Бутоша?

– Не соглашайся, пес! – сердился писатель. С недавних пор он вступил в писательский жилищный кооператив и исправно вносил взносы на будущую квартиру. В Нащокинском переулке на днях начали стройку – стали надстраивать этажи к уже существующему дому.

Воскрешение «Дней Турбиных» из мертвых он наблюдал, каждый день являясь в Камергерский, как в присутствие. С обаятельной Верой Соколовой, которую он так любил в роли Елены, теперь все больше стала соревноваться статная Алла Тарасова, и он уже не знал, кому отдает предпочтение. То же самое с Николкой, за которого теперь насмерть боролись красавец Павел Массальский и смешной Сашка Комиссаров. На каждую роль спектакля появились по два совершенно разных исполнителя, и каждый по-своему трактовал образ. Незыблемыми оставались лишь Хмелев в роли полковника Турбина и Яншин, смешнее которого на роль Лариосика пока не отыскалось.

Билетов на премьеру будто изначально не существовало, они оказались проданы словно еще в прошлом веке. В очереди на следующие спектакли Москва стояла по всей Тверской. 18 февраля около театра толпились люди, с отчаянием в голосе умоляющие о лишнем билетике, и их было столько же, сколько вмещал зрительный