Просроченный долг - Йожеф Лендел

С началом войны переписка прерывается более чем на два года. Мы уехали в эвакуацию, в Татарскую АССР, отца перевели в другой лагерь, нашего адреса он не знал. Первое сохранившееся письмо военного времени пришло из Иланска и датировано 19 марта 1943 года. Узнав, что мы уехали из Москвы, он беспокоится о судьбе рукописей: «Рукописи где находятся? Брала ты их собой? Не потеряются они? Ведь там есть кое-что ценное и неповторимое. Пожалуйста, сохрани их!» Рукописи, конечно, остались в Москве. Сначала он переживал и даже упрекал маму, что она не взяла их с собой. В этом же письме он строит планы на будущее, пишет, что в настоящее время работает в качестве медбрата и, если будет возможность, хочет сдать экзамен на фельдшера, так как эта специальность может первое время помочь. Намеком спрашивает жену, согласна ли она поехать с ним за границу: «Может быть, вместе уедем к тете Фриде после окончания войны? Или у тебя свои планы?» Сестра нашей бабушки жила в Швейцарии, и мама сразу поняла, что он имел в виду. В этом письме впервые появляются литеры, и указание на срок: «з/к Ленгиель Иосиф Павлович. ОСО: КРТТО (Буквами, или литерами, обозначался приговор ОСО. КРТТО — контрреволюционная троцкистко-террористическая организация.). Срок 8 лет». Открытка от 23 сентября 1943 года написана на бересте. В ней он пишет, что «относительно моих трудов я боле-мене <более-менее> успокоился, но и что же делать».

А оставшиеся в Москве рукописи сохранились. Сохранились, хотя в нашу комнату поселили людей из разбомбленных домов, а во двор дома попала бомба. Отопление не работало, посередине комнаты стояла буржуйка, в которую бросали всё, что горело (книги, бумаги, тряпки). Но чемодан с рукописями был на антресолях в коридоре, за вещами других жильцов. О том, что там бумаги, никто не знал. «Когда осенью 1943 года я вернулась в Москву, — пишет мама, — я обнаружила чемодан с рукописями в полной сохранности. Я была просто счастлива и, конечно, сразу же намеками написала об этом Йошке, ведь прямо писать было нельзя. Он тоже был очень рад».

Кончилась война. Приближался конец восьмилетнего срока. В последнем письме из Канска (21 декабря 1945 г.) он сообщает, что его перевели в другой лагерь, «по всем предположениям на предмет освобождение<я>. Но очевидно еще два месяцев<ца> я должен здесь жить, и потом не знаю, куда разрешают мне ехать. Это узнаю я только <в> последнюю минуту, так что заране<ее> планы устроит <строить> невозможно». Просит жену послать деньги, так как для посылки уже нет времени. Он надеется на скорое освобождение: «На <В> совхозе я жил лучше, но и здесь ничего. А самое главное, что надеюсь, что скоро пишу тебя <тебе> или телеграфирую как полноправный гражданин Советского Союза». Последние слова подчеркнуты.

Ждет скорой встречи и мама. В сохранившемся черновике письма от 21 января 1946 года она пишет: «Через месяц уже 21.11. <_> Я так же, как и ты, жду дня твоего освобождения». Она просит его поселиться поближе к Москве, чтобы они могли чаще видеться. Пишет о том, что его очень ждет дочка, которая не понимает, почему он не возвращается с Дальнего Востока: «Ведь было уже два дня Победы (9 мая — день Победы над Германией и 3 сентября — над Японией.), и у всех папы приехали, почему же мой не едет? Наверное, его японцы убили».

Восьмилетний срок кончался 21 февраля 1946 года, но освобождения пришлось ждать почти год. Много раньше, через несколько дней после окончания своего срока, вышел на свободу Виктор Тоот. За ним в Удмуртию поехала жена, лето они провели там, а потом он поселился в Александрове. «Что касается Йошки, то он почему-то теперь на прежнем месте, тот же адрес, хоть раньше он и писал, что в ближайшее время должен уволиться»28, — сообщает она близким друзьям в Венгрию летом 1946 года, намекая, что мой отец все еще в лагере.

Отца выпустили из лагеря в последний день 1946 года, когда он уже потерял надежду на освобождение. На знаменитом «508-веселом» почти месяц он добирается до Александрова. На одном из листочков, привезенных отцом из Сибири, читаем: «хлеб в чемодане, девушки на станции, девушка-финка, убитый старшина, вши, Александров, под вагонами, баня, болезнь». Это — контрапункты к повести «С начала до конца».

До Александрова он доехал в начале февраля 1947 года. Виктор Тоот, который уже подумывал, чтобы перебраться в более надежное место, уступает ему комнату (адрес: 3-я ул. Ликоуша, д. 26.). Маме послали телеграмму, и она немедленно приехала. Приезжал он и в Москву. Так, 20 марта 1947 года у нас на Пятницкой отметили 15-летнюю годовщину свадьбы моих родителей. Собрались все родственники, кто был тогда в Москве. Об этом свидетельствует открытка, адресованная моему двоюродному брату Андрею Тооту, который тогда служил в армии на Дальнем Востоке: «Дорогой Андрюша! Сидим все у тети Нины и справляем 15-летие их дня свадьбы с дядей Йошкой. Собралась вся наша семья. Не хватает только бабушки, тети Иры с Валиком и тебя. Покушали вкусного винегрета, выпили рюмочку, и все стали веселее. Маленькая Танечка декламировала стихи своего сочинения. Тетя Таня смешит всех всякой чепухой, Ёла не теряет времени — вяжет (срочно) рукав кофты, Веви под шумок (насладившись праздничным ужином) зачиталась какой-то книжкой. У дяди Йошки новая работа по переводам. Тетя Нина сегодня в прекрасном настроении. Твоя фотография на столе, всем очень нравится. Целуем тебя все крепко-крепко».

Лето мои родители проводят вместе в Александрове. Отдыхают, купаются в озере, ходят в лес. Отец поправился. Первое время с соблюдением формального режима было не так строго, и он часто приезжал в Москву и даже днями, неделями жил с нами, особенно с осени 1947 и в начале 1948 года. Без этого нельзя было обойтись, семья была в Москве, и работу он мог получить только там. Многие венгры, в том числе отец, работали переводчиками в Издательстве иностранной литературы. Отец переводит Коцюбинского («Fata Morgana»), том произведений Алексея Толстого, Тургенева («Муму»). Корнейчука («Платон Кречет», редактирует перевод книги Степанова «Порт-Артур». Начинает кое-что писать, сохранились написанная в назидание мне сказка на русском языке и повесть «Алка». Сказка хранилась у нас в Москве, рукопись «Алки» попала к Гидашу, поэтому они сохранились. Рукописи, которые были в Александрове, конфисковали при повторном аресте.

Появилась надежда на возвращение на родину. Репатриацией занимался первый советник посольства Имре Хорват (Имре Хорват (1901–1958) — юношей был организатором забастовки на телефонном заводе, в