Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Временным правительством. Но, соглашаясь на кандидатуру Бернацкого, военные круги поставили условием, что он будет только «кассиром армии» и никакой политической роли в Совете министров играть не станет. Это совершенно секретное сообщение Кесселя окончательно раскрыло мне глаза на роль Бернацкого в новом южнорусском правительстве, и я не мог не порадоваться за себя, что не принял столь опасного поручения Бернацкого, как поездка в Севастополь лично к Врангелю.

Кессель рассказал мне также о тяжких условиях жизни в Крыму и сообщил, между прочим, что в Севастополе и в парижском посольстве уверены, что я попаду в состав посольства: будто бы Маклаков на это намекал, причём шёл спор, буду ли я назначен на место первого секретаря, каким был тогда Колемин, или советника посольства, каким был Н.А. Базили. Базили, по словам Кесселя, ничего не имеет против того, чтобы я занял место Колемина, но своего места без боя не отдаст. Я, конечно, не рассказал Кесселю о моих настоящих планах, заметив, однако, что о посольстве не думаю. Этому Кессель, естественно, не поверил и ещё более убедился в моих парижских амбициях.

Из слов этого последнего курьера из Севастополя я, между прочим, понял, что в новой столице антибольшевистского русского правительства условия жизни весьма неважные; Кессель жаловался, что Севастополь — это нечто вроде Таганрога, и всякий заграничный чиновник должен радоваться, что не находится в России. Вот вам и мечты о показательном опыте параллельного существования двух Россий — антибольшевистской и советской! Действительность ни в малейшей мере не располагала к предложенному Струве эксперименту.

Белые в идеологических сетях

Приезд Струве был первым столкновением русского Парижа с врангелевским правительством, о котором так много говорили, но так мало знали. О его приезде нам стало известно благодаря Савицкому, появившемуся в нашем «Отеле святых отцов» во время обеда, около 7 часов вечера. У нас как раз обедал Кессель, и все мы, члены делегации, оказались в сборе. Кессель был страшно заинтригован появлением Савицкого, но присутствие постороннего лица не позволило нам сразу же расспросить нашего «бэби» о его неудачной миссии по продвижению нашей делегации. Зато мы узнали гораздо больше, чем до сих пор, о Врангеле, его правительстве и намерениях Струве в области внешней политики.

Савицкий заявил прежде всего, что он исполняет при Струве все функции самого близкого лица — «от камердинера до ближайшего советника», по его выражению. Приехали они чрезвычайно быстро — на английском крейсере от Константинополя до Италии, а оттуда по железной дороге. Едут они «по себестоимости», без суточных и прогонных, а сколько выйдет. Это всё для экономии, так как врангелевская казна пуста и министерские поездки не должны служить поводом для больших трат. (Прибавлю, что этот пыл по части экономии быстро угас и врангелевские министры разъезжали на тех же основаниях, что и деникинские, а Струве постоянно крейсировал между Севастополем и Парижем, куда Нератов, которого, в сущности, заменил Струве, приезжал лишь однажды; Сазонов же просто перекочевал в Париж.)

По поводу Врангеля и его намерений Савицкий, который был неизмеримо более осведомлён, чем предшествующие курьеры — Догель и Кессель, сказал следующее. Новый главнокомандующий нисколько не обманывается насчёт трудности своего положения. Крым и даже территория Таврической губернии настолько малы, что только развал большевистской армии или иные катастрофические события могут дать возможность развернуть нечто похожее на деникинский фронт. Вернее, Врангель надеется, что если бой с большевиками будет вестись у границ Таврической губернии, то с помощью своих реорганизованных и подтянутых в отношении военной дисциплины войск он сможет сохранить независимость Крымского полуострова при условии, что на польском фронте всё будет идти по-прежнему, т.е. война с большевиками будет продолжаться. Надежд на казаков в настоящий момент нет, но и большевики там сейчас едва держатся на поверхности. Кавказ при благоприятных обстоятельствах может тоже войти в антибольшевистский фронт.

Каков бы, однако, ни был исход операций вдоль границы Таврической губернии, все главные действующие лица при Врангеле убеждены, что неминуемо объединение всей русской армии либо под красным, либо под национальным флагом. Конец гражданской войны близок, так как по всему видно, что население не желает дальнейших междоусобий, расстраивающих весь ход жизни такого огромного государства, как Россия. Вот почему Врангель дал приказ об официальном переименовании Добровольческой армии в Русскую армию — борьба идёт не за Крым, а за Россию. Это заявление Савицкого шло вразрез со всем слышанным до сих пор и говорило о трезвом понимании новым главнокомандующим своего положения.

Естественно, мы засыпали Савицкого вопросами: как же представляет себе Врангель объединение России под национальным флагом и на что его главная надежда? Савицкий заявил, что в данный момент Врангель возлагает надежды в значительной мере на польский фронт, где идёт регулярная война поляков с большевиками. Мы, конечно, спросили, в каком состоянии находятся русско-польские переговоры, ибо от Горлова я знал, что в Варшаве ни о чём похожем на союз поляков с Врангелем не слышали. Относительно польского вопроса Савицкий заявил, что врангелевское правительство придерживается двух основных принципов: невмешательство в польско-советские отношения и параллельные военные действия без какой бы то ни было военной конвенции, которая неминуемо превратилась бы в политическое соглашение по польскому вопросу во всероссийском масштабе, что Врангель и его окружение признают в настоящий момент нежелательным.

Антибольшевистское движение не должно идти наперекор национальному чувству, иначе оно потеряет всякий смысл: борьба с большевиками — это реакция национализма на интернационализм Советов. Между тем советско-польская война, как на неё ни смотреть, всё же есть продолжение исторической вражды двух самых крупных славянских народов, и победа большевиков, как это ни грустно для белого движения, оправдывается русскими интересами в далёкой исторической перспективе. Получается парадокс: с точки зрения гражданской войны с красными — надо желать победы полякам, с точки зрения государственных русских задач — надо желать победы большевикам; военно-стратегическая обстановка требует союза с поляками, оформленного юридически, со всеми международно-правовыми гарантиями, а национальное чувство не допускает такого соглашения, противоречащего самому существу белого движения во имя единой и великой России.

Каков же выход из этого идеологического тупика? Савицкий утверждал, что в конце концов главное командование вняло голосу Струве и признало невозможность по вышеуказанным национально-идеологическим мотивам соглашения с поляками. Было решено предоставить события своему историческому течению. Нет сомнения, что маклаковская дилемма — с поляками против большевиков или с большевиками против поляков — фактически решалась так: с поляками против большевиков, но без официального союза и при тайном сочувствии большевикам.

Нерешительность главного командования, запутавшегося в идеологических сетях белого движения, обрекала последнее на