Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

гибель. То, что было ахиллесовой пятой деникинской эпохи, — национальный вопрос, вызвавший бездействие и полную изоляцию Сазонова от всех других народностей России, — осталось ахиллесовой пятой и при Врангеле, с той разницей, что у Деникина была какая-то надежда справиться с большевиками собственными силами, а у Врангеля её не было и быть не могло. Врангель мог победить, вступив в самый тесный союз как с поляками, так и с другими нерусскими народностями прежней России. Это был его единственный шанс.

Мы, находившиеся в Париже, видели это с абсолютной ясностью и, конечно, высказали это Савицкому. Тот ответил, что огромная масса офицерства смотрит на дело совершенно так же, как Струве, и полностью одобряет поведение Врангеля и его правительства в польском вопросе. Мало того, открыто выражается пожелание большевикам победы над поляками, так как, мол, большевизм пройдёт, а плоды его побед останутся для России.

Это свидетельство сочувствия большевикам в советско-польской войне говорит уже не о заблуждении одного или нескольких лиц, а об органической болезни белого движения, которое по своим исходным идеологическим и психологическим позициям не могло вести борьбу с большевиками в союзе с внешними друзьями, не заинтересованными в единстве и международном могуществе России. Русская армия Врангеля не могла делать антирусское дело, а таким антирусским делом в это время считалась помощь полякам против большевиков.

Но самым прискорбным было даже не это, а тот факт, что на самом деле врангелевская армия оказала неоценимую помощь полякам, но не извлекла для себя из этого никакой пользы. Как бы врангелевские офицеры ни сочувствовали большевикам, но они своей вооружённой борьбой наносили им страшный ущерб. Кто же, спрашивается, проиграл? — Россия. И большевики, и врангелевцы потерпели поражение: большевики — от поляков с помощью врангелевцев, последние — от большевиков благодарящих миру с поляками. Упомянутая дилемма Маклакова требовала смелого решения, но ни Струве, руководитель внешней политики южнорусского правительства, ни Врангель, верховный глава его, не нашли в себе мужества ответить на поставленный жизнью вопрос и понесли заслуженное наказание.

Впоследствии в Севастополе я увидел симптомы указанной выше основной болезни белого движения не только в польском вопросе, но и в русско-английских отношениях, о чём я расскажу ниже. Теперь же некоторые из присутствующих, в частности Кессель, чиновник врангелевского дипломатического ведомства в Севастополе, с восторгом провозгласили тост за взятие большевиками Варшавы! При таком настроении и гражданских чинов, и офицерства врангелевским сторонникам оставалось одно — спокойно ожидать своей неминуемой гибели.

Врангель: мысль о «монархической узурпации»

Когда Кессель ушёл, мы, само собой разумеется, потребовали от Савицкого отчёта о его действиях в отношении нашей делегации. Савицкий был явно смущён, хотя мог, казалось бы, приготовиться к нашей атаке. Он заявил, что получил наше письмо о банкете со Шотуэллом и доложил об этом Струве и Врангелю. До них, кроме того, дошли слухи о каких-то переговорах делегации с американцами, во время которых будто бы нами давались «республиканские авансы». (Так было искажено приведённое выше заявление Шотуэлла о сочувствии американцев республиканскому образу правления в будущей, освобождённой от большевистского ига, России. Мы, конечно, не давали и не могли в нашем положении давать никаких «республиканских авансов», ибо это прямо противоречило нашим инструкциям, где говорилось, что вопрос о форме правления будет решён свободным всеобщим голосованием всего русского народа.)

Савицкий зачитал выдержки из нашего письма по вопросу о монархии. Этот пункт вызвал решительное осуждение главнокомандующего и его министра иностранных дел. Было решено, что это настолько серьёзное обстоятельство, что его нельзя обойти молчанием. В случае посылки делегации в Америку могло произойти одно из двух: делегация будет высказываться или за республиканскую идею, или против неё. И то, и другое недопустимо: первое — из-за интересов России, которая не может отказаться от монархии в угоду американскому общественному мнению, второе — по соображениям дипломатического такта. Между тем ехать в Америку и молчать по столь важному вопросу при выяснившемся интересе к нему самих американцев невозможно.

С другой стороны, то, что говорил Шотуэлл о широкой кампании в американской печати, — это, во-первых, путь долгий и не вполне верный. Когда именно широкие массы американского народа проникнутся идеями белого движения, сказать трудно, а время не ждёт: пока делегация будет заниматься печатанием брошюр и книжек о борьбе с большевиками, могут произойти события решающего значения на польском фронте или на южнорусском. Если бы можно было рассчитывать на немедленную помощь североамериканского правительства, тогда ещё стоило бы рискнуть и послать делегацию, в противном случае она носила бы академический характер.

Самое главное, однако, заключается в следующем. Чтобы начинать широкую кампанию в печати Америки (которая сейчас же будет подхвачена и европейской прессой), надо иметь определённую политическую и социальную программу. Её врангелевское правительство не имело и вырабатывать наспех специально для американской делегации не собиралось. Иными словами, главное командование при Врангеле отказывалось составить новые инструкции для нашей делегации, не зная, что говорить на важнейшим политическим вопросам.

Наконец, последнее основание — это фигура, лично не знакомого Врангелю Гронского, назначенного Деникиным и принадлежавшего к левому крылу прежнего южнорусского правительства. Назначить же нового главу, оставив старых членов делегации, — тоже эксперимент, при настоящих условиях являющийся роскошью. По всем этим причинам Врангель решил распустить американскую делегацию.

Мы слушали Савицкого с величайшим вниманием, и когда он, изложив нам мотивы роспуска, остановился сам, весьма сконфуженный, мы ему возразили. Ведь наблюдалась полная аналогия между польским вопросом и вопросом об американской помощи. Польская помощь (я говорю о формальном военном союзе с поляками) была неприемлема для Врангеля по мотивам национальным, а американская — по мотивам монархического характера. Конечно, если бы Врангель мог обойтись собственными силами, тем лучше: из-за американцев нечего жертвовать монархией, если русский народ её пожелает. Но ведь положение врангелевской армии, по рассказам самого Савицкого, очень неустойчивое, и всякая иностранная помощь, а в особенности такой огромной страны, как Северная Америка, — вещь далеко не безразличная. При таких условиях международная политика Врангеля не может покоиться на неясностях, туманностях, недоговоренностях и всяческого рода двусмысленностях.

Гронский прямо сказал Савицкому: пусть Врангель не обманывается, и в Североамериканских Соединённых Штатах, и в Европе вызвать сочувствие к антибольшевистскому движению можно только под ярко демократическими лозунгами и при полной чёткости политической программы (это были именно те условия, которых так старательно избегал Врангель). Иначе получится повторение печального опыта Сазонова, который никак не мог найти надлежащий тон с союзниками. Я добавил, что, судя по моим впечатлениям от лондонской поездки, интерес к русским делам огромный, но, конечно, вызвать