Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

вопросами, я мог работать с наибольшей объективной пользой и в то же время быть близко к своим. По всем этим соображениям, мысленно решив ехать в Константинополь, я, однако, считал излишним преждевременно открывать свои карты и никому, даже Гронскому, не говорил о своих намерениях, ожидая приезда в Париж Струве.

Эмигрантская психология

К роспуску нашей делегации в Париже отнеслись по-разному. Те, кто мог бы злорадствовать, — С.Д. Сазонов и М.Ф. Шиллинг — сами теперь получили отставку, и, таким образом, их злорадство было омрачено собственной неудачей. Остановив делегацию, Сазонов, конечно, не мог предположить, что её окончательный роспуск совпадёт с его собственной отставкой. Вид у него был далеко не радостный: встречая меня в посольстве, он спрашивал о моих планах, так же как и я — о его. Он говорил, что хочет отправиться в Дубровник, где мы давно, перед войной, проводили лето и куда я ему горячо советовал поехать. В то же время Сазонов имел дела с Польшей и советовался по поводу продажи своего имения в Гродненской губернии с приехавшим из Варшавы моим бывшим начальником Горловым, который был тогда советником нашей миссии в Польше.

В посольстве были заняты по горло вступлением Врангеля в главное командование и переменой власти. Маклаков снова впрягся в белое дело, иначе его позицию назвать нельзя, так как именно в промежуток времени между падением Деникина и воцарением Врангеля он проявлял самые сильные колебания и сомнения в отношении «русской Вандеи». Но чем дальше, тем больше поддаваясь общему настроению, Маклаков стал работать на новое южнорусское правительство. (Правда, он был в это время болен — по его организму блуждали стрептококки, как говорили в посольстве со слов какого-то доктора, пять миллиардов стрептококков. Но как это можно было вычислить?!) В других кругах русской парижской колонии, главным образом кадетских, были очень довольны тем, что Гронский не поедет в Америку, и постепенно готовились перебраться «на зимние квартиры».

Стала уже проявляться эмигрантская психология, и если, как я отмечал, и к деникинской армии отношение было скептическое, то уж о Врангеле говорили с полнейшим пессимизмом. В одном было новое: Врангель не столько благодаря своим действиям, которых по сути ещё и не было, сколько благодаря личному составу своего окружения способствовал дифференциации русской колонии в Париже в политическом отношении. Врангеля поддерживали определённо правые, и только они; что же касается левых течений, то они или занимали нейтральную позицию, или же не скрывали своей враждебности. Дело в том, что в Париж приехали именно те элементы, которые стояли в оппозиции к Врангелю, они же главным образом и были вдохновителями этого враждебного ему течения. Впрочем, я говорю сейчас о настроениях, так как, само собой разумеется, в то время можно было лишь строить предположения о новой политике Врангеля, а окончательное суждение о нём можно было вынести только по приезде Струве, который и должен был рассеять неопределённость.

В дипломатическом ведомстве, т.е. в так называемом центральном управлении, созданном Сазоновым, царило ожидание, но там надеялись больше всего на М.Н. Гирса, который в качестве готового преемника Струве должен был предохранить ведомство от всяких потрясений со стороны последнего. За исключением Сазонова, который был уволен ещё Деникиным, но фактически продолжал оставаться на месте вплоть до назначения Струве, да его верного вассала барона Шиллинга, все остальные чиновники готовы были служить кому угодно, лишь бы оставаться на казённом пайке в Париже.

Обнаружилась ещё одна несимпатичная черта, которая чем дальше, тем становилась очевиднее: находившиеся в Париже чиновники всячески старались сократить штаты дипломатического ведомства вне Парижа, чтобы как можно больше мест оставить за собой в центральном управлении, которое, казалось бы, должно было находиться не в Париже, а в Севастополе. Действительно, гипертрофированность штатов в Париже была ужасающая. Не говоря уж о посольстве, в центральном управлении была масса чиновников, чьи обязанности заключались лишь в аккуратном появлении в здании посольства. Вот эти-то многочисленные, но не обременённые делами чиновники и изобретали сокращения, иногда прямо пагубные для интересов русского дела.

Надо сказать, что парижские чиновники беспощадно относились даже к нашим консульским агентам в самой Франции. Так, например, без всякого основания было закрыто консульство в таком важном пункте Франции, как Бордо. Экономия была ничтожная, а консул, старый чиновник министерства Верховцев, прилетел к Маклакову с огромным перечнем текущих дел по защите интересов русских подданных, находившихся в консульском бордоском округе. Маклаков его не принял, и Верховцев, несмотря на горячую защиту своего консульства, должен был подчиниться и ликвидировать все дела, между тем как парижское консульство было переполнено чиновниками, которые все были гораздо менее заняты, чем единственный консульский агент в Бордо.

Какие расправы происходили в других странах, уму непостижимо. Те, у кого были деньги и связи, старались приехать в Париж и здесь отстаивать свои интересы. Для этой цели приехал, между прочим, и мой бывший начальник по Юрисконсультской части В.М. Горлов из Польши, где собирались сократить штат нашей миссии до смехотворных размеров — и это в то время, когда Польша фактически была единственным союзником Врангеля! Сюда для тех же целей приехал и барон Розен из Христиании, где намеревались вовсе упразднить дипломатическое представительство. Эти визиты были при мне, но потом таких паломников стало гораздо больше. Не все они добивались успеха. Вопрос решался в зависимости от удельного общественного веса каждого приехавшего. В то же время Ревелиотти с милой улыбкой доказывал мне, что казённые деньги надо растянуть как можно дольше, и говорил: «Чем меньше участников, тем больше прибыль!» Так смотрели на дело в Париже, где иронически относились к вооружённой борьбе с большевиками в Сибири и на юге России и в то же время существовали только благодаря этой борьбе.

В Париже находился в то время один из членов южнорусского правительства, который, будучи назначен Врангелем, всё же колебался, ехать ему в Севастополь или нет. Это был бессменный министр финансов всех южнорусских правительств и бывший министр Временного правительства М.В. Бернацкий. Я познакомился с ним ещё в Ростове-на-Дону в деникинские времена в связи с посылкой нашей делегации в САСШ, но теперь после совместного путешествия из Новороссийска с его секретарём М.П. Дембно-Чайковским наше знакомство стало гораздо более тесным. Дело в том, что Бернацкий был юрисконсультом всей семьи бывшего министра иностранных дел Временного правительства М.И. Терещенко. Дембно-Чайковский, зять Терещенко, благодаря своему официальному положению секретаря министра финансов поддерживал связь семьи Терещенко со всеми южнорусскими правительствами.

По своим убеждениям Бернацкий в деникинскую эпоху считался левым. С другой стороны, буквально