Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Я спросил, как отнеслись Струве и Врангель к твёрдому заявлению Шотуэлла по вопросу о расчленении России. Савицкий отметил, что, конечно, сочувственно, но что они опять-таки подчеркнули невозможность ради целостности русской территории отказываться от свободы волеизъявления русского народа, который, по мнению Врангеля и Струве, после большевиков захочет восстановления монархии. Мы заверили Савицкого, что американцы отнюдь не думают об установлении республики путём диктатуры — и у большевиков тоже республиканская форма правления на бумаге, а на деле диктатура. Американское общественное мнение боится только одного — чтобы после большевистской узурпации не произошло новой узурпации, на этот раз монархического характера. Несомненно, если весь русский народ в совершенно свободной форме, с соблюдением всех демократических гарантий выскажется за монархию и эта монархия будет по существу демократической, нечто вроде английской или скандинавских монархий, то Северная Америка не будет вопреки воле всей России требовать республики.

Савицкий усмехнулся, откровенно заметив, что если представится случай, то, быть может, придётся пойти и на «монархическую узурпацию». Нельзя сейчас связывать себя безоговорочно демократическими принципами, ибо русский народ впитал в себя яд большевизма гораздо глубже, чем это могло казаться раньше. Владычество большевиков пустило свои корни в психологии масс, корни эти не настолько проникли в них, что не могут быть вырваны, но эта операция не может произойти безболезненно. Надо будет клин клином вышибать, более чем вероятно, что на большевистскую диктатуру придётся ответить диктатурой монархической, которая, однако, впоследствии должна быть «оформлена» народным голосованием.

Это уже была не неясность и недоговорённость, а определённый план, если не политическая программа. Не знаю, на что рассчитывал Врангель для его осуществления, но он, естественно, боялся всякого рода широковещательных выступлений от имени главного командования не только на республиканские, но и просто на демократические темы. Демократизм может, так сказать, звучать только в самых туманных и умеренных высказываниях в Европе; посылка же специальной делегации, да ещё с левым политическим деятелем во главе, свяжет главное командование, а польза от неё весьма проблематична.

Нельзя сказать, чтобы в этих рассуждениях не было известной логики, но при тех силах, которыми располагал Врангель, его мысли о «монархической узурпации» были слишком смелы и грандиозны. Будущий диктатор России мог, конечно, игнорировать мнение американцев по поводу демократии и республики, но человек в положении таврического губернатора не имел права, ведя борьбу с большевиками, уклоняться ни от союза с поляками, за спиной которых были Франция и союзники, ни от американской помощи, условия которой для России в целом ни в коей мере не были обременительными.

Всё это мы высказали Савицкому и поинтересовались, каковы были его аргументы в защиту нашей делегации. Савицкий ответил нам буквально следующее. И Струве, и Врангелю он рассказал о положении вещей, создавшемся в результате остановки делегации Сазоновым. В то же время он на основании личных впечатлений сказал им, что для Америки в её теперешнем настроении Европа не закон и что если союзники не помогают по-настоящему Врангелю в его борьбе с большевиками, то Североамериканские Соединённые Штаты, так сказать, par depit[50] Европе могут и помочь врангелевской армии. Надо заметить, что это был аргумент, придуманный лично Савицким, но, увы, он не подействовал и не мог подействовать ни на Струве, ни на Врангеля, ибо рассчитывать на помощь Америки, основываясь на её духе противоречия Европе, было легкомысленно.

Само собой разумеется, у Савицкого было оправдание, заключавшееся в том, что банкет с Шотуэллом, на котором выяснились реальные возможности американской помощи, состоялся не при нём. Не сомневаюсь, что, если бы наша с Гронским лондонская поездка или, точнее, моё использование при посредстве Е.В. Саблина известной части материалов делегации в английской печати имели место до отъезда Савицкого, он более горячо защищал бы наши интересы. Савицкий мог бы руководствоваться личными впечатлениями от общения с Шотуэллом, я мог бы ему сообщить неуловимые в письме, но весьма убедительные в живой речи подробности, и он рассказал бы обо всём с большей живостью и яркостью. Теперь же защита им нашей делегации была робкой и неудачной до последней степени, а то обстоятельство, что личные интересы побуждали Савицкого не ссориться с Врангелем и Струве из-за делегации, характеризовало самого делегата, которого мы как раз для того и посылали, чтобы воздействовать на южнорусское правительство. Савицкий не только оказался ненадёжным человеком в общественных делах, но и проявил самый прискорбный карьеризм.

Врангель, только что пришедший к власти, не мог сразу разобраться в вопросе о делегации, Струве по складу своего мышления мог недооценивать значения американской помощи, но Савицкий был членом делегации, и общегосударственное значение американского содействия белому движению не могло не быть для него очевидным. Все наши бесконечные разговоры, четырёхмесячное пребывание в делегации и, наконец, получение крупного жалованья, выплачиваемого в долларах, как полагается для делегации в Северную Америку, но получаемого в Европе, — всё это налагало на Савицкого моральную обязанность всеми силами защищать делегацию, тем более что Струве был тогда весьма к нему расположен и пользовался огромным влиянием на Врангеля. Если последний опасался «республиканских авансов» Гронского, он мог самым недвусмысленным образом предписать хранить молчание на этот счёт или давать уклончивые ответы, но расстраивать всё дело из-за совершенно абстрактного страха перед демократией и республикой!.. Это показывало полную неопытность в международной политике и наивность поистине фатальную для главнокомандующего и главы правительства, находящегося в войне чуть ли не со всей Россией.

Подводя итог сообщению Савицкого, можно сказать, что здесь действовала совокупность обстоятельств: отсутствие у врангелевского правительства, насколько можно было судить по вышесказанному, политического творчества, идеологический и психологический тупик, в котором оказалось белое движение как в национальном вопросе, так и в не менее важном вопросе о монархии, поразительное несоответствие миниатюрности врангелевского предприятия его заботам о будущем России и, наконец, прямая недобросовестность Савицкого как представителя нашей делегации. Это последнее было для всех нас большим разочарованием. Мы сказали Савицкому много неприятного, но он сделал вид, что не понимает, за что на него нападают, и ссылался на незначительность своего собственного положения во врангелевском правительстве. После его ухода Гронский вспомнил моё определение Савицкого в Ростове-на-Дону, когда я, судя исключительно по его манере держаться и говорить, назвал его иезуитом. Иезуитом он и оказался.

Для меня лично сообщение Савицкого было чрезвычайно полезным, так как весьма наглядно раскрывало картину того, что представляло из себя врангелевское правительство, во всяком случае,