Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Струве ответил, что он знает это и от Савицкого, и лично, так как видел моего старшего брата, собиравшегося ехать за границу. Затем он сказал, что подумает и если согласится на командировку меня в Константинополь, то с тем условием, что я по его вызову приеду в Севастополь, потому что на М.И. Догеля как своего юрисконсульта он не рассчитывает и не доверяет ему, поскольку Нольде дал ему плохой отзыв о моём бывшем начальнике. Струве попросил меня прийти на другой день, чтобы решить вопрос о моей командировке.

Савицкий посоветовал мне после аудиенции у Струве переговорить ещё и с Нольде, так как Струве ежедневно совещается с ним по всяким политическим делам и для моего назначения это может быть важно. К совету Савицкого я отнёсся с должным вниманием и после завтрака в тот же день отправился к Нольде. Тот не ожидал меня видеть, у него был какой-то посетитель, по-видимому, частная практика Нольде процветала.

Когда он освободился, я самым откровенным образом объяснил ему, почему хочу ехать именно в Константинополь, а не остаться в Париже или направиться куда-нибудь в другое место. Нольде, как и Струве, не хотел меня отпускать, говоря, что мысленно уже приготовил мне место в Париже в прежней канцелярии Сазонова, где, несмотря на большой штат, мало настоящих работников, да и Сазонов сделал из этого «бесплодную канцелярщину». Затем он сказал, что Струве хочет, чтобы я был при нём для дипломатических переговоров с союзниками.

На этот раз пришёл мой черёд проявить скептицизм. Не желая обижать Струве и критиковать его начинания, я сказал только, что объективная обстановка против Врангеля и едва ли союзники пойдут на переговоры. Наконец, судя по словам лиц, близких к Струве, в национальном вопросе не будет перемен, а по-моему, если с кем и можно было говорить, то не столько с союзниками, сколько с поляками и другими народностями, с которыми Врангель разговаривать не желает. Нольде вздохнул и заявил, что с генералами трудно говорить о политике: «Струве выше врангелевского окружения, но и ему приходится подчиняться».

Потом Нольде опять стал говорить о юридической практике и вдруг закончил предложением «позондировать Константинополь с юридической точки зрения». Конечно, политическая сторона врангелевского правительства, видимо, мало его интересовала, несмотря на дружбу со Струве и соблазн оказать лично влияние на политику. После первых предложений чисто дипломатического характера Нольде с полной откровенностью стал говорить, что пора мне кончить «эскапады» и, постепенно бросая политику, заняться наукой и юридической частной практикой, обещая всячески помочь в Париже по этой части. Но после моих настояний он сдался и обещал поговорить со Струве насчёт константинопольской командировки в положительном смысле.

Я прибавил, что готов отправиться в Константинополь за свой счёт. «К чему такая излишняя щепетильность? — засмеялся Нольде. — Всё равно рано или поздно все казённые деньги будут расхищены; пусть лучше они пойдут вам, чем старым, никуда не годным чиновникам». Но к этим выпадам Нольде я привык, и в них была горькая правда: казённые деньги, как и всякие бесконтрольные средства, расхищались безобразно.

На следующий день, когда я пришёл в посольство, Савицкий рассказал мне, что Струве был вчера у Нольде и тот отзывался обо мне в самых лестных выражениях. Было решено, что я поеду в Константинополь с письмом к Нератову и последний оттуда телеграфирует в Париж о причислении меня к посольству со дня приезда. Савицкий добавил, что будет следить за тем, чтобы моё причисление было утверждено немедленно и Струве, и Гирсом, с которым будет говорить Нольде. Таким образом, на собственном назначении, которое было первым после приезда Струве в Париж, я убедился в том, что Струве на деле исполняет «кондиции» дипломатического ведомства. Савицкий пошёл со мной к Струве, и тот сказал, что согласен на мою командировку в Константинополь, но оставляет за собой право вызывать меня в Севастополь. Я поблагодарил Струве и заметил, что всегда в его распоряжении, прибавив, что собираюсь совершать время от времени курьерские поездки из Константинополя в Севастополь.

Струве предложил мне тут же написать письмо Нератову, что я и сделал, удалившись в отдельную комнату. Черновик письма, носившего официальный характер, был собственной рукой Струве дополнен всякими лестными эпитетами в мой адрес и отдан для перепечатки на машинке. На следующий день я уже получил его с подписью Струве и мог отправляться в Константинополь. Правду сказать, я не ожидал такого скорого назначения и должен был поблагодарить за это Нольде, который стал меня вышучивать, говоря, что ничего интересного я у Врангеля не найду, а «она» подождёт.

Как только я получил документ, подписанный Струве, я стал готовиться к отъезду, который несколько задержался из-за поездки Гронского в Лондон. Как я и сказал Нольде, я отправился в Константинополь на свои средства, потому что в дипломатическом ведомстве была установлена очередь на курьерские поездки и моя поездка лишила бы кого-нибудь из моих коллег этой выгодной в финансовом отношении командировки. Нольде никак не мог этого понять, говоря, что теперь у всех нас каждая копейка должна быть на счету, а казённые деньги на то и созданы, чтобы их тратить при всякой возможности.

«Всё было хрупко, неустойчиво»

Как только весть о моей командировке разнеслась по посольству, первым человеком, который пожелал со мной говорить по этому поводу, был барон М.Ф. Шиллинг, ушедший вместе с Сазоновым, но время от времени приходивший в посольство. Он мне сказал, что Сазонов узнал о моём назначении в константинопольское посольство и поздравляет меня с этим, вполне одобряя моё желание быть именно там, а не в Париже, где, безусловно, гипертрофированные штаты. Сазонов желает мне всяческого успеха, и Шиллинг, говоря со мной, по его словам, «как старый сослуживец», высказал взгляд Сазонова на положение вещей, создавшееся в результате назначения Струве.

Сазонова упрекали в отсутствии эластичности. Да, действительно, он, Сазонов, чьё имя связано с одним из величайших событий в истории человечества — с мировой войной, не может идти на компромиссы со своей совестью. Он не может ходить по канату. В вопросах национально-территориальных он не может подписать никакого соглашения, предусматривающего уступку русской территории или умаление верховных прав русского народа. Вот почему, быть может, он неподходящий человек для данного момента. Но Сазонов ценит всякую искреннюю попытку спасти Россию от большевистской власти и всей душой сочувствует генералу Врангелю в его вооружённой борьбе с большевиками. Вместе с тем, если Врангель хочет начать новую международную политику южнорусского правительства, более эластичную, чем была политика Сазонова, последний