Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

не только не будет ей препятствовать, но готов пожелать успеха Струве или всякому, кто будет проводить эту новую политику в жизнь. В частности, своим старым сотрудникам по дипломатическому ведомству, мне например, он сочувствует в желании помочь Струве, принимая во внимание неопытность нового министра на дипломатическом поприще. Вот что Сазонов поручил Шиллингу передать мне по поводу моего назначения в Константинополь.

Какая разница тона в разговоре со мной об американской делегации и теперь! Из всего в высшей степени любезного и дружеского тона Шиллинга явствовало, что ни он, ни Сазонов не желают закрывать себе пути к Врангелю. В то же время объяснение предшествовавшей политики Сазонова было дано с характерным для него сознанием своего достоинства и памятью о неизгладимом историческом прошлом. Была подчёркнута разница между тем, что говорит Сазонов — дипломат с мировым именем и Струве — дилетант в международной политике и человек более или менее случайный в дипломатии.

Затем Шиллинг попросил меня зайти к нему в его прежнее помещение в посольстве, где он время от времени бывал, чтобы взять несколько писем Нератову от Сазонова. Я, конечно, обещал это сделать, мы расстались самым сердечным образом. Я просил передать Сазонову самый искренний привет, если мне не удастся повидать его перед отъездом. В душе, однако, я не мог не удивляться изменчивости человеческой психологии в зависимости от таких эфемерных вещей, как назначение или увольнение от должности министра. Ведь ещё так недавно тот же Сазонов и его вассал Шиллинг были преисполнены олимпийского величия и не давали себе труда вникнуть в дело такой важности, как американская помощь в борьбе с большевиками.

Примерно в то же время, ещё до последней поездки Гронского в Лондон, мы случайно встретились с Б.А. Энгельгардтом, инициатором создания нашей американской делегации и виновником её непростительной задержки в Ростове-на-Дону. Мы, члены делегации, впрочем, без Савицкого, который буквально не имел «ни отдыха, ни срока» со Струве, пригласили бывшего начальника знаменитого ОСВАГа на завтрак. Не могу сказать, чтобы завтрак был весёлый. Энгельгардт был потрясён катастрофой Деникина и, хотя уже прошло много времени, никак не мог смириться со своим падением вместе с остальными членами деникинского правительства. По его внешнему виду было трудно сделать вывод о его благополучии; как это ни странно, он чувствовал себя покинутым всеми и не на шутку боялся за своё дальнейшее существование. Контраст с прежним бодрым и начальственным видом Энгельгардта был настолько разителен, что требовалось известное усилие, чтобы, глядя на него сейчас, представить себе нашего сотрапезника во времена его расцвета.

Впрочем, к десерту после хорошего вина Энгельгардт оживился и, когда зашёл разговор о Врангеле, дал несколько метких и ядовитых характеристик. Так, он вспомнил ряд эпизодов из военной службы Врангеля, свидетельствовавших о его карьеризме и честолюбии. Он отметил и любовь Врангеля к эффектным позам. По словам Энгельгардта, Врангель, в отличие от Деникина, умел выйти с надлежащей степенностью из большого собора после торжественного богослужения и окинуть настоящим генеральским оком толпу и войска. Эта показная сторона была по душе Врангелю, а что касается его военно-стратегических или политических способностей, то они далеко не бесспорны. Перечислив все главнейшие подвиги Врангеля, Энгельгардт не брался предсказать успех последней крымской кампании, говоря, что у Деникина было всё-таки сочетание разных положительных моментов, которые ему благоприятствовали, а у Врангеля их нет: нет Колчака в Сибири, нет прежней огромной территории, нет казачества, и, самое главное, есть позади катастрофа деникинских войск, которая усиливает авторитет большевиков как в глазах русского народа, так и в глазах собственной армии.

Энгельгардт много говорил о нападках на его ОСВАГ, о том, что погубил свою репутацию участием в нём. Никто не хочет вникнуть в то, при каких ужасающих условиях ему приходилось работать. Неожиданно он прибавил, что если произвести сейчас сенатскую ревизию казённых средств за границей, то получится картина такой «панамы», перед которой побледнеет ОСВАГ. Ведь надо принять во внимание, что в иностранной валюте деньги, истраченные ОСВАГом, ничтожны по сравнению с бахметьевскими растратами. Обращаясь к Гронскому, Энгельгардт сказал: «Вы, Павел Павлович, должны были немедленно мне телеграфировать в Новороссийск, когда Сазонов остановил вашу делегацию, я тотчас доложил бы Деникину, вы поехали бы в Америку, и теперь мыс вами были бы там вместе». Гронский старался оправдаться, но не мог, так как в этом Энгельгардт был безусловно прав.

Я рассказал ему о моей поездке в Англию и о том, что хотя бы часть материалов нашей делегации всё же удалось использовать в английской печати. Энгельгардт сказал, что Г.А. Мейнгард собирается устраивать антибольшевистскую выставку, но он, Энгельгардт, после моих рассказов приходит к мысли, что лучше было бы устроить такую выставку не в Париже, а в Англии, где, как это ни странно, интерес к России больше, чем во Франции.

Когда мы спросили Энгельгардта, собирается ли он писать мемуары, он ответил, что каждый из нас может и должен их писать, но сейчас у него только одна забота — как бы устроиться так, чтобы просуществовать. Он вспомнил слова Наполеона о том, что в революции самое главное — это «суметь просуществовать». По-видимому, действительно репутация Энгельгардта во врангелевских кругах была окончательно подорвана, если после такого высокого положения бывшему начальнику ОСВАГа приходилось всерьёз задуматься о средствах к существованию.

В двух-трёх беглых замечаниях нетрудно было уловить тщательно скрываемую зависть Энгельгардта к членам нашей делегации, которые в тот момент все имели какие-то перспективы. По этим невольно вырвавшимся замечаниям, облечённым в самую вежливую форму, можно было судить о страстном желании Энгельгардта в своё время так или иначе стать членом делегации, которую, может быть, он и поддерживал-то с единственной целью туда попасть. Весьма вероятно, что Энгельгардт, слишком близко стоявший к деникинскому правительству, предвидел его падение, но не успел себе вовремя приготовить «тёпленькое местечко», а ныне случилось то, чего он ожидал.

Так прошло наше свидание с человеком, сыгравшим роковую роль в вопросе об американской помощи белому движению. Мы расстались уверенные в том, что едва ли нам когда-нибудь доведётся встретиться в прежней обстановке. Впрочем, это относилось далеко не к одному Энгельгардту. Всё было хрупко, всё было неустойчиво, и я живо представил себе за завтраком на месте Энгельгардта Струве и других деятелей врангелевского правительства в таком же положении. Такие ассоциации были вполне законны и естественны и возникали ежеминутно у каждого из нас.

Поездка Гронского в Лондон затянулась, и мне пришлось снова отложить свой отъезд на несколько дней. Прежние курьеры Врангеля — Догель и Кессель