Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

class="p1">Кутепов утверждал, что приехал в Париж, чтобы сказать здесь: «Теперь или никогда», — а Струве возлагает какие-то надежды на конференцию в Спа и под страшным секретом сообщил ему, что хочет попытаться привлечь и немцев, которые будто бы на пути к соглашению с союзниками, помогать Врангелю в борьбе с большевиками. Это была для меня новость, и я почувствовал здесь влияние Нольде, который всё время ставил в упрёк Сазонову, что тот слишком лоялен по отношению к союзникам и продолжает считать немцев по-прежнему врагами России. Я сказал Кутепову, что первый раз об этом слышу и до сих пор в официальных актах ни о чём подобном не говорилось, так же как и за кулисами дипломатического ведомства. «Я передаю вам это как величайший секрет, под самой строжайшей тайной и, конечно, как предположение Струве, которое будет зависеть от хода переговоров немцев с союзниками».

Кутепов решительно заявил, что Германия сейчас не может оказать никакой помощи антибольшевикам и, наоборот, будет продолжать свою советофильскую политику хотя бы для того, чтобы было за счёт чего торговаться с союзниками. Кроме того, он, Кутепов, сомневается, чтобы союзники могли сейчас договориться с немцами — слишком свежи ещё раны мировой войны. Поистине в международной политике Врангеля почувствовалась какая-то новая струя, но, к сожалению, движение шло не в том направлении.

Между тем Кутепов был поражён подходом к польскому вопросу, практическая важность которого в Париже совершенно не учитывалась. Он просил меня повлиять на Нератова, чтобы тот убедил наконец Врангеля в необходимости не медлить ни секунды с подписанием соглашения с поляками. Когда я спросил Кутепова, что он думает о параллельных военных действиях врангелевской армии с поляками без заключения формального договора, Кутепов не на шутку рассердился: «Тогда пусть отзывают меня со всей миссией. Такой параллелизм есть явное недомыслие — или победят большевики и, раздавив поляков, раздавят затем нас, или победят поляки, тогда они заключат свой мир, а большевики, помирившись с поляками, раздавят нас. Неужели вы думаете, что Врангель удержится после того, как большевики избавятся от поляков?!»

Кутепов сам разделял «идеологию национального чувства», но политика есть политика, «враг твоего врага есть твой союзник» — вот единственная формула, с которой сейчас можно было подходить к польскому вопросу. Я рассказал Кутепову про маклаковскую дилемму и спросил, говорил ли он с ним. Кутепов мне сказал, что не успел увидеться с Маклаковым и сделает всё от него зависящее, чтобы тот повлиял на Струве.

На прощание Кутепов ещё раз горячо поблагодарил меня за то, что я оторвался от приготовлений к отъезду и повидался с ним. Он сказал мне ещё несколько слов по поводу всяких проектов о назначении в Варшаву на его место общественных деятелей, что это чрезвычайно опасно, ибо сейчас время для конкретных военно-политических переговоров, а не идеологических споров, которые могут погубить дело. Он, Кутепов, за своё место, самое ответственное с точки зрения врангелевской дипломатии, не держится и с наслаждением променял бы его на какое угодно другое назначение, но назначать сейчас нового дипломатического представителя — чистое безумие, да ещё с идеологическим подходом Струве к политике.

Между прочим, Кутепов сказал мне, что Пётр Бернгардович надеется на союзников, которые в случае решительных событий на польском фронте будто бы заставят поляков пойти на соглашение с Врангелем. Это химера. Если только поляки избавятся от большевистской опасности, они ни за что не будут поддерживать Врангеля, как бы союзники их ни уговаривали. Обещав всё сказанное Кутеповым передать в точности Нератову для дальнейшего сообщения в Севастополь, я простился с ним, объяснив, что иначе опоздаю на поезд.

В самом деле, разговор с Кутеповым отнял у меня последние минуты, остававшиеся на приготовление к отъезду. В отеле уже обедали, но я вынужден был отказаться от обеда, успев только чокнуться с провожавшими меня, и бросился в свой номер, чтобы наспех положить в чемоданы то, что ещё не было уложено. Не удивительно, что я в такой спешке забыл «Историю Наполеона I» Р.М. Laurent de l'Ardeche, которую читал, и свои slippers[57]. (То и другое со свойственной Савицкому щепетильностью в частных отношениях он позже привёз мне по моей просьбе в Константинополь.)

Л.В. Урусов ещё раз выразил надежду, что мы «встретимся при новых, более благоприятных обстоятельствах», чего, впрочем, не случилось, и я поехал на вокзал. Там со свойственным французам юмором весь перрон на разные лады острил по поводу злополучного падения президента республики, и все провожавшие уговаривали отъезжавших не подходить близко к окнам, чтобы не выпасть подобно Полю Дешанелю. Так я покинул Париж. Три месяца тому назад я приехал сюда, чтобы отправиться в Северную Америку, а теперь уезжал снова на юг, сначала в Константинополь, а потом в Севастополь. Неожиданно для себя я возвращался назад, в Россию. Надо ли говорить, что пребывание в Париже раскрыло мне глаза на самую тёмную сторону белого движения.

Случайная встреча, характерные настроения

Мой путь лежал теперь на юг Франции. Но все дороги ведут в Рим, и я решил не изменять этому древнему европейскому правилу, направившись в византийскую столицу через Рим. Во-первых, такой путь был самым быстрым. Я предполагал из Таранто проехать на пароходе через Коринфский канал прямо в Константинополь, что избавляло меня от необходимости огибать Грецию. Во-вторых, я решил остановиться на сутки в Риме, где был когда-то проездом всего несколько часов и куда у меня было дипломатическое поручение — доставить курьерский пакет в наше тамошнее посольство и переговорить с поверенным в делах, моим знакомым по Петербургу Персиани, который замещал посла М.Н. Гирса, прочно утвердившегося теперь в Париже.

Гирс был чрезвычайно доволен моим решением посетить Рим, так как обычно курьеры с юга России ехали через Швейцарию и римское посольство оставалось без вестей. Кроме того, у него были там личные дела, о которых он писал Персиани. Я виделся с Гирсом в парижском посольстве, он просил меня отвезти письма к Персиани и сказал, чтобы я ввёл последнего полностью в курс того, что делается в Париже, подчеркнув, что он, Гирс, действует в полном согласии со Струве. Он просил передать Персиани, в частности, чтобы тот не беспокоился о своём положении, так как его пост за ним во всяком случае сохранится. Такие слова начальства всегда приятно передавать и ещё приятнее их выслушивать, поэтому я заранее знал, что мой визит доставит радость Персиани и не вызовет у него такого беспокойства, какое вызвал у Н.П. Якимова мой приезд в Константинополь.