Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

— уехали в Крым, причём первый ещё до моего назначения в Константинополь, а второй — уже зная об этом. На этом основании он даже взял у меня 1000 франков взаймы, из коих 500 были возвращены мне в Севастополе, а остальные 500 канули в Лету из-за катастрофы врангелевской армии и вызванного ею всеобщего хаоса, который захлестнул и чинов севастопольского управления иностранных дел.

Кессель, между прочим, говорил мне, что Маклаков выражал сожаление по поводу моего отъезда из Парижа, так как надеялся, что я останусь там и войду в состав посольства. По этому поводу в посольстве было много разговоров, но сам Маклаков ко мне не обращался. Правда, он был в это время болен, а я нарочно держал своё решение в тайне до самого последнего момента, говорить же со мной после моего назначения в Константинополь практически не имело смысла. Вообще Маклаков от своей гамлетовской нерешительности перешёл к активной деятельности, насколько это ему позволяла его болезнь. Этим ловко пользовался советник посольства Н.А. Базили, который под тем или другим предлогом буквально не отходил от Струве.

Как это было видно из разговора со мной, Струве при его неподготовленности к дипломатической деятельности, естественно, нуждался в опытных технических помощниках. Лично Базили он мало знал и, видимо, опасался его, но тот нашёл ход к Струве через Нольде. Последний сам говорил мне потом, что, если бы я не уехал в Константинополь, мне пришлось бы сопровождать Струве на конференцию в Спа и вообще быть при нём техническим помощником. Ввиду моего отъезда обратились к Базили, несмотря на нерасположение к нему Маклакова, и последнему пришлось как раз во время болезни уступить часть своих обязанностей самому нелюбимому чиновнику посольства. Ниже я расскажу, как в Константинополе мы узнали о деятельности Базили и о его неудачах в Спа.

Перед отъездом

Теперь я должен упомянуть ещё о некоторых моих встречах перед отъездом из Парижа. Начну с Л.В. Урусова, который часто посещал меня, желая обеспечить себе возможность общения со мной в Константинополе и Севастополе. Иначе говоря, он намеревался использовать меня в каких-то своих целях. Вероятно, его критика Струве была преждевременна, так как тот ещё ничем не успел проявить себя в первые дни приезда, но Урусов предрекал полный провал его политики, так как волей-неволей она попадала, по его выражению, на сазоновские рельсы. Урусов говорил, что Струве дал обойти себя Гирсу, который неожиданно оказался его соминистром совершенно без ведома Врангеля. Струве даст себя обойти и Базили, который не сделает ничего путного, но в случае неудачи всё свалит на Струве, использовав, однако, своё видное положение для саморекламы и установления новых личных связей с иностранцами.

Кассандровские прорицания Урусова были, однако, напрасны. Я посоветовал возобновить его когда-то дружеские отношения с Нольде, который имел достаточно большое влияние, на Струве, чтобы вытеснить Базили с его позиции ближайшего технического советника врангелевского министра иностранных дел. Урусов имел бы тогда полную возможность внушать свои мысли Струве, и опыт новой политики был бы всё же испробован. Но Урусов, впадая в полнейший пессимизм, ожидал удаления всех «бывших людей» и фатального выдвижения новых, упуская из виду, что в ближайшие месяцы обстановка может коренным образом измениться и тогда ни «бывшие люди», ни новые ничего не смогут сделать. Наконец, если Урусов считал положение в Париже безнадёжным, ему оставалось только одно — пользуясь личным знакомством с Врангелем, мчаться к нему в Севастополь и стараться его «обработать» в определённом духе.

Но Урусов предпочёл остаться в Париже, где тратил время на беседы с отдельными чиновниками министерства, подготавливая их к мысли о крахе врангелевского предприятия, чему они и без того охотно верили. Мне он предложил быть его представителем в Константинополе и Севастополе и регулярно осведомлять его о том, что там делается. На это я, естественно, ответил отказом, так как, зная умонастроения Урусова, опасался, что он затеет какое-нибудь «тайное общество» и неизвестно, в чьи руки попадёт моя информация.

Мой отказ пойти на роль представителя чего-то мне неизвестного поразил Урусова, который справедливо считал меня своим единомышленником по многим вопросам. Мы расходились только в одном: я предлагал Урусову, учитывая, что время не терпит, войти в состав высших руководителей врангелевской дипломатии, хотя бы в качестве технического помощника или советника Струве, для чего, я думаю, были возможности, так как Струве искал таких помощников, а Урусов хотел образовать «в тени» какое-то новое белое правительство. Жизнь опрокинула его расчёты, никто другой не пришёл после Врангеля, а между тем, когда Струве появился в посольстве в качестве министра, Урусов ходил по посольским апартаментам и вопрошал: «Кто будет после Струве?»

Так мы и расстались с Урусовым, оставшись в дружеских отношениях, но без всякой практической политической связи. Урусов жаловался Б.Н. Шнитникову, который приезжал из Лондона по ставшему ныне совершенно безнадёжным делу Герасимова и «Добровольного флота», что я не желаю участвовать в готовящейся «дворцовой революции» и ради личных целей еду в Константинополь, не становясь в то же время агентом Урусова на юге России. А Шнитников, оказавшийся более доверчивым, чем я, жаловался мне потом на Урусова по поводу его пристрастия к «тайным обществам», цели которых были темны и прямо подозрительны.

Я намеренно останавливаюсь на этих заявлениях Урусова, так как они в некоторой степени ослабили позиции Струве, поскольку Урусов пользовался довольно значительным влиянием если не у Гирса и Базили, то среди остальных своих коллег по дипломатическому ведомству. Таким образом, у Струве официально были связаны руки «кондициями» Гирса и «помощью» Базили, а внутри ведомства Урусов своей недоброжелательной критикой причинял ему несомненный вред, не делая в то же время никаких попыток осуществить на практике свои часто дельные мысли.

Савицкий, единственное новое лицо в нашем дипломатическом мире, внезапно проявил бюрократический карьеризм. Он вдруг нашёл, что его положение секретаря министра недостаточно оформлено, и стал подробно расспрашивать меня, как раньше обстояло дело с секретарями главы ведомства. Я объяснил ему, что такой должности в штатах никогда не было, а были чиновники по особым поручениям при Министерстве иностранных дел, которые обычно исполняли обязанности секретарей министра. Но бывало и так, что для этого прикомандировывали молодых чиновников, оставляя их номинально на прежней должности: например, начальник отделения оставался официально начальником отделения, а на деле его должность исправлял его помощник, сам же он состоял при министре в качестве секретаря. Эти бюрократические тонкости чрезвычайно интересовали Савицкого, и он добивался от Струве, чтобы тот обязательно назначил его чиновником по особым поручениям при нём. Струве никак