Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

мы развели настоящее болото. Нам указали, что для умывания есть специальный дом, в котором над двумя параллельными очень длинными корытами проведена водопроводная труба, в которой на расстоянии метра были вделаны краны. Было это очень хорошо, но на практике оказалось, что краны эти все разболтались, вода прорывалась сквозь них и наполняла помещение тонкими фонтанами, которые перекрещивались между собой, благодаря этому пол всегда был залит водой и нужно было большое искусство, чтобы добраться, не намочив ноги, до досок, которые лежали около корыт, и выбрать такое место, чтобы фонтаны эти не мочили рубашку и штаны. Умывшись, возвращались в барак, отстоявший саженях в 50-ти от умывальной. Ходить туда приходилось и в солнце, и в дождь, а проходили по дорожкам мимо прекрасной зеленой травы, усеянной густо краснами маками и еще какими-то белыми полевыми цветами. Это было очень красиво, и почему-то это место осталось особенно резко в моей памяти.

Тут же приходилось проходить мимо «необходимого учреждения». Французы наставили их на самых видных местах и в огромном количестве по всему лагерю, но они содержались так чисто и хорошо, что даже самому щепетильному человеку не могли доставить какого-либо неудовольствия. Устройство их было, однако, особенное: это был небольшой сарайчик, совершенно открытый сверху; он был разделен на восемь отделений перегородками ниже человеческого плеча, в каждое отделение вела дверь такой же вышины, почему из окон нашего барака можно было видеть, кто и когда занимал это помещение. Нам-то было все равно, но положение наших дам было не особенно приятное. Бывало, певица посылает на рекогносцировку свою горничную, и когда та удостоверялась что все благополучно, вызывала ее на этот трудный путь, но так как домик этот стоял ближе к мужскому выходу, то опасность могла настигнуть эту даму неожиданно; приходилось возвращаться и опять ждать удобного момента, чтобы прошмыгнуть в столь необходимое учреждение. Приходилось наблюдать это постоянно, так как окна барака выходили в эту сторону.

Вернувшись из умывальной, заканчивали свой туалет. Михаил Васильевич, громадный, в сером офицерском плаще, сам выносил что-то под ним по направлению к названному помещению; он как хромой пользовался особой привилегией, но убирать приходилось самому, так как приставленный к бараку болгарский пленный с буквами P.G. на спине голубой куртки (буквы означали военнопленный[18]) только подметал пол, а на деле лишь поднимал пыль, которая так насытила наши одеяла, сделанные из солдатского сукна.

Этот болгарин был лени удивительной: помахав огрызком когда-то хорошей метлы по небольшому участку пола, усаживался на чью-либо кровать и куда-то бессмысленно устремлял свои взоры, а парень был здоровый, рослый, в великолепно сшитом мундире, как видно, немецкой работы. Просидев неопределенное количество времени в этом «долче фарниенте»[19], он опять принимался за свою работу; посидит опять – и так до конца барака. Большого труда стоило заставить этого здорового человека и за хороший «на чай» промыть наш пол, сильно испачканный ногами после случившегося дождя; почва же была там липкая, глинистая. Выполнил он это просто. Парень этот принес десятка два ведер воды, разлил ее по полу и дважды промел его, выгоняя воду к выходу. Стало как будто чище, когда грязь прилипла, но потом еще пыльный барак отсырел, и белье на кроватях стало все волглое. Разумеется, что из-за этой стирки шумел больше всех Чудаков, но зато потом все цука́ли[20] его за то, что он способствовал разведению этой сырости. Устроив свой туалет, все разбредались кто куда. Первым исчезал, конечно, Чудаков, потом Шамшин с Швецовым и Смирнов с Анпеновым, реже Михайлов и Оловянниковы. В начале мы с Михаилом Васильевичем были домоседами, а потом и мы стали обращаться в бега. У нас в городе было мало дел, однако мы возвращались только к ужину. Что делали другие, можно было угадать лишь из отрывков их разговоров. Они мыкались по всем командованиям, консульствам, банкам, пароходствам и т. д. и устраивали свои дела. Мы же с Михаилом Васильевичем занимались больше покупками, осмотром развалин города и насыщением собственных желудков. Вернувшись из города, отправлялись либо ужинать, либо присоединялись к нашей собравшейся в бараке компании, либо отправлялись с Саша́[21] на главную дорожку, где гуляли наши спутники, жившие в других бараках. Затем возвращались к нашему столу, у которого каждый выкладывал полученные сведения и разные новости. Никакой политики или чего-нибудь реального тут не осуществлялось, обычно эта болтовня заканчивалась партией в преферанс и шахматы. Если же в город поехать не приходилось, то до 12 часов толкались по лагерю, а потом отправлялись в барак № 10. Там накрывался длиннейший стол, покрытый скатертью из простынной материи, для каждого стояла жестяная глубокая тарелка, вилка и ложка с такими острыми краями, что она служила и за ножик. Вдоль стола стояли кровати, на которые все усаживались, как на скамейки.

Приходили болгары, они приносили в ведре тепловатый суп, похожий на какие-то обмывки, по верху которых плавали редкие кружки жира, а в супе виднелись какие-то ошметки неведомой зелени. Затем приносились такие же ведра, наполненные кусками вареного мяса, но редко выпадало счастье получить кусок настоящей говядины, обычно получался комок сухожилий или еще чего-то, что мог бы лучше объяснить доктор Клисич как хирург; к этому мясу полагался отвратительный густой, коричневый, всегда застывший соус и какая-нибудь зелень на манер бобов, чечевицы, консервированной фасоли или чего-нибудь в этом роде. Наконец приносилось что-нибудь сладкое, иногда бисквиты. Особенно вкусно было варенье из апельсинов или лимонов, последнее блюдо было всегда самым лучшим и вкусным, так как было всегда на что-то похоже. На каждого полагалось по кружке красного вина и куска по два хорошего хлеба. У тех, у кого не было средств, эта еда была настоящее благодеяние, но каждый день и два раза в день эта говядина поселяла чистое отвращение. Сперва мы ходили в барак № 10, но однажды засиделись у Ирины Владимировны. Она меня позвала в свою столовую, там служили алжирские арабы вместо наших болгар. У них не было большого стола, а сидели человек по восемь за небольшими столиками, что было уютно и приятно, у служащих не было этого болгарского педантизма, и мы ухитрялись получать по три кружки вина, что делало эту трапезу если не вкусней, то веселей, тем больше, что в этой столовой было много дам, почему и арабы были много приветливей и добрей по части вина.

Приближалась Пасха. Капитан Шишмарев очень хлопотал, чтобы в бараке устроить заутреню, позвав попа служить ее, но это почему-то не удалось, и вот Шишмарев, зная на память всю заутреннюю службу, собрал хор, но, по нашему небрежному обычаю,