Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

чесали зубы насчет Александра Ивановича и его гречанок. Словом, тут переворачивались языком все злобы дня, а Мария Петровна была в курсе всего, что творилось, так как все, любя ее, ходили навещать ее в госпитале, причем все животрепещущие вопросы обсуждались самым подробным образом.

Похворав несколько дней, Мария Петровна опять пустилась во все тяжкие. За ней кто-то прилетал в автомобиле, и она исчезала в облаках легкого газа, крутившегося и порхавшего, раздуваемого ветром. Не иначе то был интересный англичанин. Пошли опять обеды в ресторанах, то на «Капуртале». А «капуртальцы» были рады нашим дамам и кормить любили и умели. По рассказам молоденькой Дурново и Марии Петровны, они закатывали им обеды в 11 блюд с чудесными винами, цветами, конфетами и всякой штукой. Голые малайцы в таких случаях появлялись в прекрасных ливреях и обращались в отличных слуг. Мария Петровна возвращалась с целой грудой картонок, свертков, коробок. По-видимому, денег у нее было много и она, дорвавшись до магазинов, тратила их в большом количестве. Было куплено уж семь шляп, пар пять ботинок и пропасть всяких тряпок и безделушек. Друзья англичане устраивали ей льготный размен, так что она получала вдвое больше за русские деньги, чем мы. Она получила еще право покупать в английском и французском магазинах, где могли покупать только военные этих национальностей.

Нам с Михаилом Васильевичем после долгих хождений удалось получить право покупать во французском магазине потому, что он имеет [орден] Почетного легиона. На этих складах был самый разнообразный товар и значительно дешевле против городских магазинов. Я купил там здоровенные башмаки и еще немного нужных вещей, а Михаил Васильевич накупил целую гору белья, саквояжей, одеколона, ножей, писчей бумаги и еще много всего, причем случилось так, что французы забыли поставить в счет бутылку отличного красного вина. Я радовался, что хоть этим была сделана им неприятность за всю ту беду, которую они устроили с нами.

Когда мы добрались до Салоник, то 70 офицеров оказались без белья, одежи, денег. Наш Сенатор, по душе очень добрый человек, снабжал их небольшими деньгами и принялся хлопотать всюду, чтобы добыть этим несчастным необходимые им вещи. Прежде всего он обратился к французам. Было известно, что они забрали в Салониках разного русского интендантского имущества на 28 000 000 руб. золотом, но французы отказали наотрез. Англичане были очень любезны, но ссылались на необходимость снестись с Лондоном, что требовало много времени, и указали Сенатору на американцев. Туда он и обратился.

На разговор с ними потребовалось две минуты. Американец взял список, посмотрел на часы и сказал, что завтра в 20 минут 12-го вещи будут доставлены в лагерь. И действительно, на другой день свершилось – ровно в 20 минут 12-го примчался автобус, нагруженный тюками и ящиками, все это было тут же сложено в кучу, и автобус с той же быстротой, как появился, исчез. Все присланное было лучшего качества, точно подобрано по списку. Стоимость этой жертвы была не меньше 150 000 рублей. Ширина американской натуры сказалась во всю. Но имущество это попало теперь в русские руки, и началась безалаберная раздача. Многие, увидав удачу, жалели, что записали мало; другие о записи не знали и старались урвать из этой порции хоть что-нибудь для себя. Благодаря этому некоторые не получили того, на что имели право. Пошли толки, что часть вещей украдена, и указывали на одну девицу, вероятно, самозваную сестру и, наверное, большевистского агента. Эта особа плакала и уверяла, что воровством она не занималась. В конце концов выяснилось, что Сенатор хоть и выхлопотал эти вещи, но почему-то генерал Дурново раздачу забрал в свои руки. Любя умножать свой грандиозный багаж, он с сыном как военный отобрал себе две пары американских сапог, и из-за них-то и поднялся шум. Не знаю, вернул ли он их или нет, но девица плакать перестала, и скандал ликвидировался сам собой.

Мы с Михаилом Васильевичем, ожидая окончания карантина, думали найти в городе комнату, найти же ее было определенно невозможно. Однако слышали мы, что подворье Афонского монастыря уцелело от пожара и что монахи могут устроить нам комнату. Мы отправились к отцу Феодору, настоятелю этого подворья, но напрасно. Отец Феодор, монах обыкновенного типа русских монахов, объяснил нам, что третий этаж подворья сильно пострадал от пожара, а остальные два этажа заняты, и только что отдана последняя комната. Оказалось, что взял ее наш ловкий Радио, наболтавший монаху разных турусов на колесах. Да монах и не ошибся, отдав комнату, так как у Сапожкова было много денег и выпить он был не дурак, а старичок Юницкий обладал таким запасом всевозможных анекдотов, что с ним не соскучиться; Радио же был ловок на все руки, что давало возможность под кровом афонской крыши хоть несколько дней прожить так, как душе хотелось.

Таким образом мы с Михаилом Васильевичем распрощались – и вон, вдруг видим: во дворе сидит та самая девица, что плакала из-за сапог. Я и говорю Михаилу Васильевичу: «Как же это? Ведь женщины не имеют права входить в афонские учреждения». Но она сияла невинностью. Нельзя сказать, чтобы лицо этой особы было тупое – нет, но в нем отсутствовало всякое выражение; она была недурна собой, темные волоса, красивые темные глаза, недурной овал лица, хороший румянец. На голове у нее был надет розовато-лиловый легкий шарф, завязанный узлами против ушей, что шло к ней, но никогда я не видал такого деревянного лица. Кажется, ей можно было говорить все что угодно, и лицо это ни при каких условиях не теряло своей деревянности. Мы считали ее большевистским агентом, что я ей и сказал, но она не повела даже бровью. Прибыла она с нами на «Капуртале», а познакомилась лишь на втором английском пароходе, когда мы сидели ночью на палубе. Она предложила нам что-то купить, но не купила, и видно было, что ей хотелось втереться в нашу компанию. С ней пошутили, поболтали, но с первого раза она показалась мне подозрительной, почему я в довольно грубой форме ее от нас спровадил. Приятели мои стали надо мной трунить, я их ругнул за неразборчивость, они со мной согласились и рады были, что она исчезла. Теперь мы накинулись на нее во дворе афонского монастыря.

На мой вопрос к Михаилу Васильевичу она без ответа встала и вышла за нами на улицу, где спросила: «Вы направо или налево?» Михаил Васильевич говорит – направо. Значит, я иду с вами, так как это мне по дороге. С этой минуты она прилипла к нам на целых четыре часа, несмотря на всю мою нелюбезность и откровенное заявление, что она провокатор, и на явное мое желание отделаться от нее.