Моя настоящая жизнь - Олег Павлович Табаков

и Кирилл Серебренников, и Юрий Бутусов, и знаменитый канадец Лепаж, но это называется «случайность вкрапления». А это ведь так интересно, потому что невероятно – но совершенно про человека, про жизнь. Странно, но у большинства коллег к этому нет ни интереса, ни стремления. Это печаль и горечь моя.

Театр и технический прогресс

Человек от Рождества Христова мало меняется. Две тысячи лет прошло, а мы все такие же. Переживаем и боли, и радости, и беды примерно того же самого ассортимента, как это было две с небольшим тысячи лет назад.

Двадцать лет назад, пусть и не в таком объеме, как сейчас, но все же в значительной степени Интернет в Соединенных Штатах Америки наличествовал. Однако слезы, которые люди в обилии проливали и в Нью-Йорке, и в Филадельфии, и в других американских городах на пьесе Александра Галича «Матросская тишина», или те же самые слезы, которые проливались над этой же пьесой в Японии или других местах, были самыми что ни на есть настоящими. Не виртуальными, так сказать. Интернет Интернетом и компьютеры компьютерами, но вот это сквозь века пушкинское «над вымыслом слезами обольюсь» становится все актуальнее, своевременнее. Потому что ничего более необходимого для человеческой души, чем обливаться слезами над вымыслом, я не знаю. А есть что-либо более важное, чем рост и развитие человеческой души?

Всякие 4D- и даже 5D-технологии, при которых кресло в кинотеатре сотрясается в такт происходящему на экране, – это враждебные театру усовершенствования. Не надо трясти мою седалищную часть! Более того, все эти тряски не вызывают во мне никакого интереса. Я предпочитаю, чтобы душа моя трепетала от того, что делается на сцене, и чтобы слезы у меня выделялись не от повреждения слезных желез и смещения позвоночных дисков в результате тряски кресла, а в результате того, как один актер по-живому реагирует на страдания другого актера.

Телевизор я вообще смотрю редко – только новости и спорт. Большего не хочу. И времени жалко, и мучает вопрос: «За кого вы меня держите, ребята?» Продолжаться это безобразие долго, надеюсь, не будет, но главная опасность в том, что нынешняя телеиндустрия создает программы удивительно адресно. С тоской вспоминается и «тетя Валя», и тот же Валентин Зорин, рассказывавший нам про Америку… А сейчас луч света в темном царстве – разве что Юрий Вяземский, сын моего доброго знакомого Павла Васильевича Симонова, со своими «Умниками» – аж расцеловать его хочется за то, что он делает, являясь, по сути, альтернативой царящему ширпотребу. Меня настораживает отупляющее и усредняющее влияние телевидения на подрастающее поколение. Однако я очень верю в регенерационные возможности организма. Это как с плохой выпивкой и несвежим оливье – организм поглощает, поглощает, но в какой-то момент говорит: «Нет, ну так больше нельзя, все это надо бы из себя возвратить…» Возвратить и забыть.

Выплески

Есть еще одна вещь, которую я раньше не решался совсем недвусмысленно, что ли, обозначить. Связана она со скоростью моего профессионального взлета, когда первая же работа на профессиональной сцене позволила мне перемахнуть сразу через несколько ступеней даже не развития, а признания. Если говорить жанром комикса, получилось так, что среди тех артистов «Современника», которые были выдвинуты на ставку в 150 рублей, были и состоявшийся артист Женя Евстигнеев, который был старше меня на девять лет, и я…

Ефремов довольно хитро сразу кооптировал меня в правление «Современника», где я стал на равных заседать и с Лилей Толмачевой, и с Женей Евстигнеевым, и с Олегом Николаевичем, и с Галей Волчек, и вообще… Имея детское личико и тонкую шею.

Люди привыкли к совсем другим темпам восхождения. Вот сыграл актер одну роль – и его признавали, констатировали, что он хороший исполнитель ролей молодых героев. А потом проходило пять лет, и он играл еще где-нибудь, уже и в этом осваивался… Еще три года… и еще… А тут так получилось, что первая же моя кинороль – Олега Савина в фильме «Шумный день» – и оказалась моим «билетом наверх»… Чтобы было понятно, что я имею в виду, скажу: это было признание зрительного зала, которому, в общем-то, было наплевать, есть у меня звания или нет, сколько я ролей до этого сыграл.

Зрители – это одна сторона, а другая сторона – коллеги. Все только что описанные мною явления, в свою очередь, сильно катализировали их выплески в мою сторону. В общем, они с трудом переживали мои внезапные успехи, расценивая их как несправедливость по отношению к ним самим: «Как же это так… Мы ж… а он…» Да, содрогалось, содрогалось пространство вокруг меня. Не без сейсмических катастроф все это происходило.

Но в то же время подобные ситуации давали мне весьма ценные знания о людях «актерской породы» и, будем так говорить, об их особенностях. Я смог узнать о них много хорошего и плохого, потому что выплески были весьма непосредственными. Только единицы – не один процент, а может быть, одна сотая процента – были адекватны происходящему. Сейчас я рассказываю это не ради себя, а ради тех, кому придется проходить этот нелегкий путь с самого сначала.

От слез к смеху

Напоследок я хочу рассказать о том сокровенном, что все эти годы составляло суть моей актерской души.

В моей жизни существует целый ряд главных ролей, за которые меня одобряли, повышали мне зарплату, а пишущие о театре критики умножали похвалу в мой адрес. Но среди всех этих «знаковых» и шумно-успешных работ существовали такие роли, пребывание в которых было моей настоящей радостью, моим заповедником, куда я никого не пускал, а единолично там хозяйствовал, царствовал и безобразничал.

Больше всего мне нравилось на сцене либо плакать, либо смеяться. А еще интересней проделывать путь от слез к смеху, и не столько самому, сколько, «раскачивая качели», заставлять зрительный зал регулярно испытывать эти контрастные эмоции, сила которых зависит от величины амплитуды колебаний чувствований человека.

В театре «Современник» мне удавалось это сделать и в спектакле «В поисках радости», и в «Голом короле», и в «Третьем желании», и во «Всегда в продаже», и в «Балладе о невеселом кабачке».

В мой underground я не допускал почти никого, а для его существования совершенно не требовалось подпитки со стороны. Однажды Абрам Александрович Белкин, педагог, который вел у нас в Школе-студии русскую литературу XX века, взволнованно, почти захлебываясь, стал рассказывать, как я играю в «Голом короле». Все во мне так и заныло от счастья, когда я выслушивал