Моя настоящая жизнь - Олег Павлович Табаков

касательной, а по какой-то параллельной со мной линии – не пересекающейся со мной никогда… У них, у героев этих телеисторий, тоже своя компания, а у меня своя. Как у того самого студента Гоги.

Вместо эпилога

Нелегко заканчивать эту книгу.

Как писал Пушкин в письме к Вяземскому, «писать свои Mémoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда останавливается, как с разбега перед пропастью, – на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать – braver – суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно…»

Надеюсь, что мне удалось не лгать.

Жизнь моя не закончена. Сейчас, когда пишутся последние строки этой книги, передо мной вполне четкие и ясные цели, осуществить которые я смогу «ЕБЖ», если буду жив, как писал Толстой.

Не подводя никаких итогов, скажу лишь несколько вещей, которые кажутся мне существенными.

В годы раннего «Современника» было в моде некое гражданское отношение и понимание действительности. Рассуждали примерно так: «Миром правит говно». Это произносилось убежденно, отчаянно и даже категорически. По молодости лет мне эта безнадежность нравилась, и я повторял сакраментальную мысль вслед за старшими товарищами. Но вскоре мне стало скучно. По причине, если хотите, моего корневого жизненного устройства. Довольно быстро я сообразил, что лучше всех поют эту песню люди убогие, или, я бы так сказал, сильно подпорченные природой и обществом. А вот которые посамостоятельнее, поавтономнее, те поют совсем по-другому, пытаются что-то сделать для жизни. Они и жизнь-то ощущают как подарок, какой бы трудной она ни была.

Когда-то повесть «Один день Ивана Денисовича» разделила мою жизнь на две половины, перевернув душу и заставив переосмыслить все происходящее со мною.

А потом, спустя десятилетия, я записал «Ивана Денисовича» на радио – в другой стране, в Москве только что наступившего третьего тысячелетия. И вдруг испытал странное ощущение и от смысла написанного Александром Исаевичем, и от какого-то особенного трепета в собственной душе. А потом осознал, какая мысль заставляла мою душу трепетать, – все было не зря. За минувшие полвека душа моя не умерла: то, что я любил, я по-прежнему люблю, то, что ненавидел, я по-прежнему ненавижу. И плачу от того же, и смеюсь потому же. Хотя… с годами смеюсь чаще. Слава Богу, который дал мне способность хоть иногда видеть себя со стороны. В зеркале ванной комнаты, например. Или с трудом завязывающего шнурки ботинок, потому что мешает собственное брюхо, навевающее мысли о бренности существования и о собственном несовершенстве. Но не стоит творить философию отчаяния только потому, что выросло брюхо. Есть в жизни мгновения, которые придают ей огромный смысл. Когда мой сын Павел, будучи на тот момент пятилетним, говорил мне: «Подыми меня вверх» и добавлял: «Неожиданно», я задыхался в эту секунду от полноты чувства жизни. Или когда я приходил к своей внучке Полине в школу, на большую перемену, и мы с ней молча прижимались друг к другу. Или от того, с каким самозабвением требовал Никита, сын моего Антона, чтобы я обязательно взял его на руки, когда надо было идти по дорожке звезд на фестивале «Кинотавр». Все это снималось на камеры, и я увидел потом меру счастья в глазах этого существа. Или беспредельность младенческих щек у моей внучки Ани, которую произвел на свет тот же Антон вместе с Настей Чухрай. Я помню, как я вглядывался в маленькое личико и с восторгом констатировал, что Анькины щеки – это мои щеки… Все это странным образом протекло через меня во время записи повести о советском заключенном Иване Денисовиче Шухове.

Была у меня и еще одна радость в тот самый день записи – когда Александр Исаевич сам объяснял мне, где надо ставить ударения при чтении его повести. Он был так же подробен и пунктуален, стремителен и бодр, как и много лет назад, когда, глядя на наши слезы во время чтения «Оленя и Шалашовки», с удивлением говорил: «Вот как странно. А товарищам нашим читаю – они смеются».

Жизнь несовершенна, но миром правит отнюдь не то самое вещество. Им управляет вера, твое собственное желание сотворить что-то и не уйти бесследно. Надеюсь, именно этим питалась моя настоящая жизнь.

За помощь в сборе материалов и решении организационных вопросов автор благодарит:

Верника Эмиля Григорьевича, Винник Ирину Мироновну, Высторобца Анатолия Ивановича, Зудину Марину Вячеславовну, Ильницкую Анну Анатольевну, Котову Елизавету Исааковну, Кошкину Наталью Владимировну, Кравца Юрия Анатольевича, Крюкову Светлану Николаевну, Лебедеву Надежду Витальевну, Мизину Наталью Владимировну, Симачёву Татьяну Анатольевну, Смелянского Анатолия Мироновича, Стрижкову Людмилу Павловну, Стульнева Александра Сергеевича, Ткаченко Антона Александровича, Трубецкого Кирилла Николаевича, Федосееву Марию Глебовну, Хенкину Ольгу Семеновну, Хомякова Михаила Михайловича, Церазову Ларису Сергеевну, Череватенко Романа Николаевича, Шполянскую Аллу Юрьевну.

В книге использованы фотографии из личного архива Олега Табакова, фотоработы Максима Авдеева, Игоря Александрова, Виктора Ахломова, Алексея Булгакова, Феликса Васильева, Валерия Горохова, Михаила Гутермана, Виктора Дмитриева, Александра Земляниченко, Александра Иванишина, Александра Иосипенко, Лены Керн, Владимира Мышкина, Михаила Озерского, Валерия Плотникова, Фила Резникова, Валерия Скокова, Екатерины Цветковой, Олега Черноуса, а также фотографов, чьи имена, к сожалению, установить не удалось.

Фотоархив

В роли Олега Савина в спектакле «В поисках радости» по пьесе В. Розова.

Мои родители – Мария Андреевна Березовская и Павел Кондратьевич Табаков. Я очень гордился тем, что отец во время войны был начальником военно-санитарного поезда.

Мои бабушка Оля (Елена Терентьевна) и дед Андрей Францевич Пионтковские по линии мамы.

Моим любимым занятием в детстве было чтение. С возрастом эта картина не изменилась – читаю постоянно.

Бабушка Оля, сестра Мирра и я.

Здесь мне 13 лет.

На улицах Саратова.

С моим другом Славой Нефедовым.

Моя дорогая Наталья Иосифовна Сухостав, первый учитель, человек, показавший мне «систему координат» в профессии.

Спектакль «У лесного озера» (театральный кружок «Молодая гвардия»). Я изображаю шпиона, Игорь Негода – советского мальчика. Уже тогда я играл возрастные роли.

Мои учителя