История частной жизни. Том 5: От I Мировой войны до конца XX века - Филипп Арьес

они относятся к вам исключительно как к приятелям» (Луи-Шарль Руайе, «Северный свет» — Les Éditions de France, 1939). Франсуа-Ре-жи Бастид в своем эссе «Швеция» задает в 1954 году вопрос: «Что нужно говорить шведской девушке?» и отвечает на него: «Опаснее всего говорить ей о скандальной репутации шведок во Франции. Она будет холодна как лед»[213]. Чтобы авторы, пишущие о Швеции, так нуждались в пересмотре мифа, надо, чтобы образ шведки свободных нравов как следует укоренился в воображении французов до пресловутой «сексуальной революции» 1960-х годов. Эта репутация, конечно же, связана с кампанией за сексуальное просвещение, которая начиная с 1933 года, как мы видели, сняла в Швеции завесу тайны с темы секса. С 1942 года Швеция — в авангарде сексуального просвещения в школах; ни в одной стране в этом вопросе не продвинулись тоща так далеко. Французы, без сомнения, усвоят сексуальное просвещение и сексуальную свободу, а Швеция в их представлении будет этаким сексократическим эльдорадо. Миф так силен, что в 1962 году американка по имени Шерри Финкбайн совершила путешествие в Швецию, чтобы сделать медицинский аборт после лечения нейроседином (талидомидом), имевшим тяжелые побочные эффекты. Чете Финкбайн было невдомек, что их случай не был предусмотрен шведским законодательством; в этой сфере Швеция отставала от Японии, Израиля и некоторых стран Востока. В противоположность мифу, созданному на основе сексуального воспитания и пропаганды контрацепции, аборты до 1975 года делались в исключительных случаях. СМИ распространяли образ тотальной свободы в Швеции, и казус Финкбайнов показывает, как функционировал миф…

В 1964 году Жорж Помпиду съездил в «эту странную социалистическую монархию» и произнес знаменитую фразу, определив свой социально-политический идеал как «Швецию, в которой было бы чуть больше солнца». Шведская модель достигнет своего звездного часа в 1970-е годы. Швеция тогда была в моде, ее по любому поводу приводили в пример. Социально-политическую модель Швеции в 1970 году описал в книге «Шведская модель» Жан Паран. «Является ли Швеция моделью для Франции?» — задается вопросом в 1969 году газета Combat. Швеция прославляется буквально повсюду… После американской мечты, после идеализации некоторыми Советского Союза, Китая или Кубы «шведская модель», образ справедливого компромисса, соблазнял Европу и, в частности, французских политиков, как левых, так и правых. Швеция становится газетным штампом. Сексуальная революция 1960-х годов усиливает миф; L’Express в 1965 году публикует статью под названием «Любовь на свободе», a Le CrapouiUot посвящает Швеции специальный номер, Сегерс начинает серию «Изучая Швецию» (La Suède en question), издательство Balland посвящает Скандинавии том в серии Éros International, Клод Серван-Шрайбер в 1972 году отправился анкетировать на месте. В газетах, на телевидении, в книгах объясняют: Швеция — это страна, опередившая время. «Шведский феномен» анализируют и препарируют. Откровенно говоря, начинают и недоумевать.

Контрмиф

Примерно в 1975 году во французской прессе начинают появляться критические статьи. Вот заголовки из газеты Le Monde: «Женщины не так уж и свободны», «Семья рушится» (1976); Роланд Хантфорд весьма злобно анализирует социал-демократическую Швецию в книге «Новый тоталитаризм» (издательство Fayard, 1975). Поражение социал-демократов на выборах 1976 года после сорокалетнего пребывания у власти ставит под вопрос стабильность шведской модели. От «темных углов шведской модели» (Le Monde, 1976) до «хулиганов против черноголовых» (La Croix, 1977) — шведская модель теперь воспринимается как извращение, как общество принуждения. Швеция по-прежнему остается образцовой, но теперь это образец со знаком минус. Чрезвычайно терпимое общество выработало механизм саморазрушения. «Швеция: освобожденные в поисках любви» — заголовок в газете Le Monde в 1980 году; газета L’Express в том же году утверждает: «Шведское зеркало, столь любимое иностранцами, разбилось, что-то портит самое необычное общество в мире»; Le Nouvel Observateur тогда же задается вопросом: «Швеция — потерянное счастье?». Расизм, ксенофобия, самоубийства, алкоголизм — шведская модель не оправдала себя. Это время — расцвет контрпримера, даже если где-то что-то еще напоминает о былом рае (см. передачу радио RF3 (1982), где в идиллическом виде представляется шведский социализм). В 1984 году газета Le Point провела анкетирование об элите будущего, задав студентам виднейших вузов вопрос: какая страна, с их точки зрения, наилучшим образом соответствует идее правильной организации общества? На первом месте была Швейцария{151}, затем США; Швеция же оказалась на пятой позиции, после Франции. Шведская модель перестала быть привлекательной, потому что начались перекосы: «Бесконечный, маниакальный фискальный и семейный контроль, почти как у Оруэлла; слежка за доходами и людьми; вмешательство государства во всё и вся, включая то, как вы воспитываете детей. Поощрение доносительства детей на родителей „с отклонениями“ и т. д.» (Клод Саррот). Иначе говоря, французы не захотели «революции частной жизни». Если шведская модель и существует, то миф о ней однозначно умер.

Кристина Орфали

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Жерар Венсан

ОТНОСИТЕЛЬНО ВРЕМЕНИ{152}

Пятый том «Истории частной жизни» вышел в свет в ноябре 1987 года. За двенадцать лет «манера жить» во многом изменилась. Мы не будем ничего менять в том, что написали, но нам есть что добавить. Ограничимся некоторыми замечаниями и гипотезами; я буду писать от первого лица единственного числа.

Кто такой присутствующий? Что такое настоящее?

Говоря о «присутствующем», я буду употреблять это полисемичное слово в первом значении, которое дает словарь «Малый Робер»: «Тот, кто находится в данном месте, в группе, где находится говорящий или о которой он говорит». В книге «Жить во времени» Жан Шено[214] подчеркивает, что мы осознанно или неосознанно тянемся к настоящему, что на нас давит груз прожитого или планы на будущее, что мы также осознаем или не осознаем. Он подчеркивает богатство немецкого слова Zeitlichkeit, которое можно перевести как «существование во времени», что включает в себя и прошлое, и будущее. Он говорит нам об уловках китайского языка, в котором есть два слова: qiu, обозначающее нечто старое и отжившее, и lao — то, что ценится благодаря своему возрасту[215]. Это дробление настоящего на три части объясняется всеми, кто думает об истории, и Жан Шено приводит три примера. Токвиль: «Прошлое не озаряет светом будущее, и разум бредет во тьме»[216]. Хайдеггер: «Настоящее и будущее имеют общее происхождение (Gleichursprünglichkeit). И их давление друг на друга делает время аутентичным»[217]. Ницше: «Заветы прошлого суть всегда изречения оракула: только в качестве строителей будущего и знатоков настоящего вы поймете их. Слово прошлого всегда пророческое; его можно услышать, только если вы создатель будущего и знаток настоящего»{153}[218].

Что такое частная жизнь?

Существует «тайная жизнь», о которой я уже много сказал в этой книге. Она скрывается,