Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

— Ну, Гаврила, ты зануждался во Льве Филипповиче, а он до конца дней своих в тебе нуждаться не будет.

На что Шушпанов захохотал:

— Ан врешь, ему уголь нужен был — я ему вагончик послал.

Шушпанов и все остальные общественные деятели, богачи, к счастью своему, не дожили до смуты, не были при жизни ограблены, унижены.

Не могу не вспомнить еще некоторых.

Кушнарев Яков Семенович, крупный табачный фабрикант, в молодости служил мелким служащим на табачной плантации на Кавказе, где уже занимались разведением табачных листьев. Кушнарев был внешне представителен, держал себя с достоинством, особым умом не отличался, дело свое знал. В Ростов приехал какой-то министр. Купечество его чествовало и устроило прогулку по Дону к гирлам (выход в море). После обеда на пароходе расположились за чайным столом. Министр восхищался расцветом Ростова, но удивлялся, почему нет классической гимназии.

— Неужели, — спросил он, — средства не позволяют или другие причины тормозят?

На что Кушнарев с достоинством ответил:

— По нашим средствам, ваше высокопревосходительство, не только гимназию, но даже прогимназию[501] можно открыть.

Министр слегка улыбнулся. Солодов потом разъяснил:

— Яша думал, если «распросукин сын» выше сукина сына, то прогимназия выше гимназии.

Достоинство Кушнарева было немного ущемлено этим казусом, ставшим известным в местном обществе.

Дракин Дмитрий Иванович[502], крупный лесопромышленник, владелец хорошего конского завода и кирпичного завода. Жил он в прекрасном своем доме с женой, детей не было. Познакомился с ним, когда он был присяжным заседателем, а вскоре ко мне пришел заведующий складом, поручил небольшое дело, и отношения мои с Дракиным упрочились на много лет. Он не числился среди купеческой знати и мало интересовался медалями, почетом. Его больше интересовало вырастить хорошую лошадь, получить лучший приплод. Отличился и он «казусом», над которым сам смеялся. Его избрали директором большого клуба. Летом всегда приглашался хороший симфонический оркестр для сада. Смета рассматривалась в общем собрании членов клуба. Докладчиком дирекции был вновь избранный Дракин. Между прочим, он сказал:

— Из Москвы прислана смета на двадцать тысяч рублей, которую, по моему мнению, не следует принять. Не угодно ли? Предполагается шесть первых скрипок и девять вторых. За такие деньги можно иметь все пятнадцать первых скрипок.

Грянул хохот — он удивился. Узнал, что скрипок второго сорта не бывает. Сам хохотал, приговаривая:

— Зачем, дьяволы, меня впутали в музыку! Разве я знаю какой-такой фагот?

Когда я строился в Кисловодске, то пришел к Дракину просить открыть мне кредит на лес тысяч до трех. Он, посмеиваясь, ответил:

— Пожалуйста, берите сколько надо. Какой там кредит? Сочтемся, ведь ваш забор леса все равно что кружка воды из водоема.

Вспоминая ростовцев, не могу обойти молчанием зловещую фигуру доктора медицины, действительного статского советника Георгия Ивановича Ткачева. В Ростове и в Нахичевани его все знали, и казалось, что Ткачев поселился в Ростове много десятков лет тому назад, ибо от пожилых людей приходилось слышать:

— Я еще был маленьким, а Ткачев был таким же, как и сейчас, и ездил в этой самой колымаге по городу.

Ткачев был роста выше среднего, очень худ, лицо, обтянутое желтой кожей, без всякой растительности, глаза без бровей и ресниц, прикрытые дымчатыми очками. Лицо казалось неживым. Огромный нос, тонкие синеватые губы, плотно закрытый рот и большой, высоко взбитый парик производили тяжелое впечатление. Одевался он старомодно. Фигура была затянута в черный длинный двубортный сюртук, шея сверх мягкого воротника сорочки была повязана широким черным галстуком. Зиму и лето носил фетровую шляпу и шинель николаевского образца, длинную с пелериной[503]. Ткачева никто никогда не видел идущим по улице пешком. Его выезд все знали, привыкли к нему, но кто видел выезд впервые, удивленно останавливался: большой рыдван с поднятым всегда верхом, сиденье застегивалось кожаным фартуком, тяжелые колеса и большое дышло. Колымагу везли легкой рысцой две разномастные старые лошади — одна костистая, большая, пего-бурая, другая поменьше, грязно-серая. Одрами управлял худенький старичок в затасканном халате серого солдатского сукна, подпоясанный бывшим некогда кучерским поясом. Старичок шевелил заношенными вожжами, колымага стучала по булыжной с выбоинами мостовой, в экипаже видна была голова Ткачева. Его высоко чтили как врача, приглашали на консультации и в серьезных случаях к больным. В нескольких домах особо избранных давних пациентов он был постоянным врачом. Подъедет к дому и шмыгнет в подъезд быстро, не глядя на встречающихся людей. Жил он в неуютном, снаружи запущенном флигельке, в глухом переулке. Жил одиноко, на дому пациентов не принимал. Единственный сын воспитывался в Петербурге, в Училище правоведения, и изредка приезжал в Ростов. Никто его не посещал, а когда, случалось, он хворал, то лежал на продавленном диване в первой комнате в доме, заваленном книгами и разной рухлядью. Кормился он чаще всего походя, между делом. Заедет к болеющему в хорошо знакомый дом и кой-что куснет. Любил он провизора Штримера, к которому часто заезжал в аптеку. Других аптек не признавал. Голос Ткачева всегда был недружелюбен, язык его не знал ласковых слов. Он обладал значительным состоянием, которое полностью завещал городу. «Сыну, — писал он, — я дал образование, и он сам должен устроить свою жизнь»[504].

Для характеристики этого человека приведу ходивший о нем рассказ. В [18]50-х годах медицина еще не знала операций глазных катарактов, и люди, болевшие этой болезнью, оставались слепыми. Затем искусные врачи умели вдавливать катаракты вверх глаза, и часто зрение возвращалось. Ткачев умел это делать. Зажиточный приезжий пациент, слепой, к нему обратился. Ткачев выговорил себе большой гонорар, если последует удача. Операция удалась, больной прозрел, стал уклоняться от уплаты большого вознаграждения, торговался. Ткачев будто согласился, сказав, что надо закончить лечение. В одно из посещений больного Ткачев велел ему стать на стул и спрыгнуть. Больной исполнил, катаракты сошли на прежнее место, и больной ослеп навсегда. Если это придумано, то показывает, каким жестоким считали Ткачева.

Когда Байков впервые был избран головой в [18]60-х годах, то между ним и Ткачевым были хорошие отношения, и никто не знает причины, почему между ними возникла затем вражда. Байков никогда об этом не говорил. Ткачев всею своею жестокостью стал преследовать Байкова, особенно когда он в [18]70-х годах вновь был избран городским головой[505]. О том, что рост Ростова совпал с деятельностью А. М. Байкова, я писал. Все большие начинания сделаны им. Он имел большую партию гласных в думе и единственного жесткого врага Ткачева, не останавливавшегося перед самыми низкими приемами, чтобы свалить ненавистного Байкова. Вся жизнь Ткачева в последние десять лет уходила на