Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

И Сеня смирился. Прекрасными людьми выросли еще три сына Панченко. Один инженер путей сообщения, второй, Иван, инженер Рижского политехникума, а третий окончил высшую коммерческую школу. Все заняли хорошее положение. Отличались они хорошим воспитанием и располагали к себе приветливостью, серьезностью и деловитостью. Все они были большого роста, красивые барчуки. Мне пришлось утвердить их в правах наследства после смерти старика и матери. Умер в молодые годы старший сын Семен, женившийся на дочери богача Парамонова. В начале смутного времени умер третий Панченко, Леонид.

Богачи Парамоновы — чужие Ростову. Они поселились в Ростове в конце [18]90-х годов[494], когда Ростов был большим торговым центром и население вдвое больше увеличилось. Сын Парамонова, Николай, просвещенный и энергичный делец.

Из более молодых деятелей в Ростове заняли прочное положение братья Дутиковы, железняки, имевшие большую торговлю и склады в Ростове, Армавире и Новороссийске[495]. Михаил Матвеевич очень был любим в городе, и его избрали купеческим старостой, хотя были кандидаты более старые. С ним я был в дружеских отношениях, бывали друг у друга.

Среди крупных богачей, которые, как я бегло указал, все обладали выдающимися личными качествами и должны были преуспевать в жизни, был лишь один, Гавриил Шушпанов, который вместил в себя всю мещанскую пошлость и хамство. Полуграмотный, глупый, но «с хитрецой», шутливый, заносчивый, грубый, Шушпанов казался еще хуже среди Максимова, Солодова, Леванидова и других. У него было значительное состояние, которое ему нажил покойный Асмолов, взявший Шушпанова в компаньоны, когда Асмолов женился на сестре Шушпанова. Шушпанов болтался на фабрике с молодых лет, а когда Василий Иванович Асмолов умер, то Владимир Иванович с ним разошелся. Шушпанов ушел с фабрики, получив около трех миллионов рублей, кроме которых имел личные средства, недвижимые имения и сестру, вдову Асмолову, бездетную с большим состоянием. Непонятно было, почему его избирали в гласные думы, почему он со всеми на «ты» и почему вообще его привлекали к делам. Леванидов как-то сказал:

— Привыкли мы к нему, росли вместе, не придаем значения его болтовне, а пользу для общества кой-какую извлекаем. Дал он мне на постройку коммерческого училища двадцать пять тысяч рублей, помог выстроить гимназию и еще давал. Делает он это из желания получить награды, но это обычное явление в нашей среде.

С Шушпановым впервые встретился у Байкова за деловым обедом. Обсуждался вопрос об устройстве в Ростове телефона. Шушпанов, как мне показалось, даже обиделся, что в числе шести приглашенных у «самого» Байкова находился молодой адвокатишка, который «разговаривает». Когда он ушел, то со мной не простился.

Меня он раздражал, но и занимал. Приходилось часто сталкиваться с ним, ибо жили в одном кругу. Я был поверенным городской думы, а с годами поверенным многих общих знакомых.

Как-то Шушпанов попал в присяжные заседатели. Не уклонился, пришел. К великой его обиде его ни единого разу не избрали старшиной, а избирали каких-то, по его мнению, людишек, которых он «всех мог купить». Чаще всех избирался старшиной учитель городского училища, что, как мне передали, особенно бесило Шушпанова. Слушалось тяжелое дело. Некая Марокко, сожительница железнодорожного служащего, переносила от своего сожителя всяческие оскорбления, унижения, издевательства. Однажды, возвратившись со службы, он вспылил по какому-то поводу и замахнулся палкой, чтобы ударить Марокко, которая в это время замазывала окна на зиму и ставила меж рам стаканы с серной кислотой. Марокко закричала:

— Не смей меня бить, мучитель.

Палка опустилась на голову, а Марокко облила сожителя кислотой. Один глаз вытек у него, лицо немного пострадало. Возбуждено было тяжкое обвинение против Марокко.

Я ее защищал. Сожитель не только простил, но они продолжали совместную жизнь, почему в заседании суда создалась исключительная обстановка: сознание подсудимой, ни единого свидетеля, пострадавший, несколько раз повторивший «Во многом виноват я!», и тихо плачущая подсудимая. Маленькая трагедия в людской жизни и большая в жизни маленькой «незаконной семьи». Все присутствовавшие в суде притихли, всем было тяжело, всем хотелось скорее развязаться с тяжелым делом. Товарищ прокурора исполнил свой долг указанием на недопустимость такой самозащиты пред угрозой получить удар палкой. Я выдвинул больной вопрос: как быть суду, если потерпевший торжественно объявляет о своей вине, и можно ли обвинительным приговором разорвать жизнь людей, связанных совместной жизнью в прошлом и несчастьем в настоящем, людей, стремящихся взаимным всепрощением и тихою жизнью забыть пережитый страшный момент? Был я молод, темпераментен, искренен, и речь, как мне сказали, имела успех у присяжных и у судей.

Когда присяжные заседатели пришли в свою комнату, то все, за исключением Шушпанова, были сосредоточены, и лишь он один «бубнил» (так в просторечье определяют непонятный, малоосмысленный говор). Старшиной был тот же учитель городского училища, и он приступил к обсуждению дела. Один из присяжных высказал предположение, что подсудимая и потерпевший, вероятно, поженятся, и заявил, что нечего томить и томиться, а надо вынести скорее оправдательный вердикт. Присоединились и другие. Тут Шушпанов своим неясным говором что-то сердито выкрикивал, и только слышно было:

— Стерва, да ее, стерву…

Другие присяжные стали возражать:

— Позвольте, вы не ругайтесь, а спокойно выскажите ваш взгляд, докажите, переубедите.

Старшина призвал к порядку и предложил приступить к обсуждению. Шушпанов молчал. Когда начался счет голосов и десять присяжных высказались за оправдание, Шушпанов сорвался с места, схватил пальто, шапку, не попрощался, хлопнул дверью и через зал заседания ушел. Старшина позвал судебного пристава, просил передать об уходе Шушпанова, не голосовавшего. Вышел суд, старшина сообщил о голом факте, суд заменил ушедшего запасным присяжным и оштрафовал Шушпанова. В местной газете была заметка об уходе из совещательной комнаты присяжного Шушпанова, не желавшего подать свой голос. В городе, конечно, узнали и потешались над самодуром.

Проходили годы. Патриции старились. Шушпанов стал еще несноснее, ибо к медалям получил ордена и богател. Мой брат, Иосиф Филиппович, и Леванидов решили учредить местный купеческий банк с основным капиталом в один миллион рублей. Мне было поручено составить устав, в котором учредителями являлись: Леванидов, Максимов, Солодов, Мордовцев, Чурилин, Шушпанов, Аладжалов, Мелконов и мой брат, которые покрыли требуемый капитал[496]. Я бывал в собраниях при обсуждении организационных вопросов и вел протоколы, давая нужные разъяснения. Приходилось сталкиваться с Шушпановым, который по обыкновению юродствовал, приставал, мешал. Чурилин часто спокойно говорил:

— Придержи, Гаврила, язык немного, говорят о деле.

Между прочей болтовней он как-то хихикнул:

— Здесь сидит мой враг, дружок Владимира (Асмолова). Не любит он меня.

Я сделал вид, что не понимаю, о чем он говорит,