Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Сейчас, пока пишу, вспомнила, что после этого мы, считавшие сходку незаконной, собрались внизу во II аудитории, и нас было около 100 человек; таким образом, трудно произвести общий подсчет, но если 347 подавали голос + 100 считавших незаконной сходку, то останется еще около 78, вдруг раздумавших подавать голос почему-либо. Подобная крупная ошибка произошла от бестолкового ведения сходки, так как с самого начала не были удалены все, считавшие сходку незаконной и, следовательно, оставшиеся любопытными зрительницами. Когда же дело дошло до голосовки, они не подали голоса, и с ними смешались и те двусмысленные или нерешительные, которые считали сходку законной, но не подали голоса. Трудно отделить этих госпож от нас, людей честных, признающих законность. А все из-за того, что все были смешаны в этих 525. Постановившие забастовку 307 сразу почувствовали ложность своего положения, и, обвиняя в бессильной ярости уклонившихся от голосования, чувствовали все-таки, что они – 300 – решили такой серьезный вопрос за 600.

Какая у них происходила голосовка после того, как я ушла, – за или против обструкции, – не знаю… ибо не спрашивала пока никого из бывших там; знаю только, что они, 307, послали объявить директору, что курсы закрыты. Насколько в первой забастовке на стороне большинства была лучшая часть курсисток, настолько в этой, второй, в состав 307 входили крайние радикалки, неопытные первокурсницы, вообще, люди недальновидные и несерьезного образа мыслей.

Несчастные инспектрисы бродили как сонные мухи. Бедная княгиня В. еле держалась на ногах; и ушли они лишь в 7 час., когда уже все разошлись, а оставшихся немногих в раздевальной просили уйти. Директор бродил по зале с многозначительным видом…

Вечером я поехала на концерт Шевченки. Пели много и хорошо. После концерта тотчас же уехала домой.

Устала отчаянно.

21 марта, 12 часов ночи

Что день грядущий нам готовит?

Его наш взор напрасно ловит…[129]

Что будет завтра? – Вот вопрос, на который все мы сегодня днем долго и напрасно ждали ответа: директор не приехал от министра домой, как мы надеялись, чтобы сходить к нему и узнать все. Коридор был полон народа, разбились на кучки и разговаривали. А наверху в это время было общее собрание Общества для доставления средств курсам; оно кончилось к двум часам, и члены расходились. Баронесса Икскуль, как всегда изящная и щегольски, но просто одетая во все черное, шла по лестнице с Е. И. Максимовой. Воображаю, каковы были чувства большинства членов при виде нас, толпой собравшихся в коридоре.

Конечно, курсы теперь мудрено закрыть совсем, но все-таки неопределенное их положение дает многим повод опасаться за их судьбу в случае репрессии. А, без сомнения, она будет – и… довольно значительная. Уже в ночь на сегодня арестовали Дубягу, Веру и студентов: Волькенштейна, Лодыженского, Аванова, Коршунова, Иорданского, Салтыкова, Могилянского, Перовского, Косаря, Петрова, трех братьев Ноздриных, Шапшала, Щепотьева и Лохова.

Университет профильтруют к 24-му. Но что же будет у нас? Во враждебном отношении партии 300 нет и сомнения. Еще вчера было видно, что крайние из них на все пойдут, – то же и сегодня. Едва я вошла, как черненькая С-ова задорным тоном спросила меня: «Вы что думаете предпринять теперь, Дьяконова?» – «Ничего, – спокойно отвечала я. – Завтра держать экзамен я ведь не намеревалась». «Ну еще бы!» – грозно перебила она. «Да и вообще я не намерена была сдавать нынче экзамены», – поскорее ответила я, чтобы отделаться от этого неожиданного допроса, и отошла.

Что завтра не будет экзамена – это очевидно, но что и сходки не будет – тоже очевидно. У директора в субботу все время был такой вид, как будто бы он хотел сказать: «Ну уж, господа, как вы хотите, а больше собираться вам здесь не позволю. Сегодня вы еще хозяева здесь, завтра – я». Да и не нужно сходки. Волнение началось и будет продолжаться, если будут экзамены.

Перед начальством теперь возникает еще вопрос: что делать с партией трехсот? Они сами себе надели петлю на шею из благороднейшего побуждения, они пришли к решению, но оно, к сожалению, страдает отсутствием законности. Какая разница: 6 марта мы толковали, 20-го – весь день бунтовали. Вот уж подлинно переживаешь дни полной неизвестности перед будущим, точно во времена Великой французской революции.

Без сомнения, нас могут закрыть и исключат на тех же условиях, что и студентов, профильтруют, как и их. Но вот вопрос: поступят ли с нами так же или выдумают какую-нибудь полумеру?

Самое лучшее – это завтра вовсе не допускать никого на курсы. Партия трехсот и добивается именно того, чтобы курсы были закрыты, подобно университету, Технологическому и Горному институтам. А в сущности, самое рациональное было бы закрыть все учебные заведения на два месяца с перенесением экзаменов на осень. Время – великий врач, и все успокоилось бы. А то в профильтрованном университете на 26-е опять назначена сходка, опять найдется партия, которая восстанет за непринятых обратно товарищей… и вновь повторится взрыв. Нет, уж лучше не играть с горючим материалом…

Как посмотришь на все происшедшее, – право, так и должно было случиться… Что ж из того, что сходка незаконна: надо было ожидать такого решения – забастовки во что бы то ни стало. Нельзя иначе – и мы по роковому закону сходства катимся по наклонной плоскости.

Борьба, борьба… страсти разгорелись, сколько взрывов гнева, сколько разорванных дружб, знакомств, хороших отношений… Пусть завтра закроют курсы, это единственный способ предотвратить неминуемое столкновение. И завтра чем свет надо бежать покупать «Правительственный вестник» – нет ли каких-нибудь сообщений.

Ну что же теперь будет? И ложась спать и засыпая – буду сознавать себя в положении необыкновенном, вот уж подлинно, как перед дуэлью:

Что день грядущий нам готовит?

Его наш взор напрасно ловит…

22 марта

Собрались на курсы в 10 часов и ждали директора, думая, что он привез какое-либо решение от министра. Когда тот явился и пошел наверх, вся толпа, собравшаяся в коридоре, бросилась за ним. Он в недоумении спросил меня: «Зачем они все за мной бегают?» – и на мой ответ, что ждут от него какого-нибудь решения, сказал, что министр ему ничего не говорил и он пока решить ничего не может.

На назначенные три неофициальных экзамена (ускоренный по латинскому языку, у математика и еще чей-то третий) явились экзаменаторы. Большинство приготовившихся, понятно, решило не держать экзаменов, чтобы не вызвать взрыва, но нашлось три,