Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

видишь их более ясно. Для меня это самый острый и горький момент жизни. Я никогда не ощущал так остро уверенность в том, что мы расстанемся, как сейчас, когда пишу тебе на корабль, который увезет тебя за тысячи миль от меня. Даже когда мы расставались в Нью-Йорке, мне кажется, я говорил себе, что увижу тебя снова в Европе. Но даже тогда, думаю, я знал, что не увижу.

Дорогая Алина, я потерял тебя не сейчас – это случилось несколько месяцев назад, я ощутил и понял, когда это произошло. Я был одержим работой, которую делал, отчаянно стремился ее закончить и не мог остановиться и спасти нас обоих в тот момент. Я был похожа на человека, занятого каким-то неистовым усилием, который при этом осознает все окружающие его звуки и движения. Я думаю, ты видела и понимала агонию тех месяцев – мою работу, которую нужно было сделать, ужасную боль, увеличивавшуюся с каждым днем, никакого спасения не было – я не бродил по ночным улицам Нью-Йорка, ругаясь как сумасшедший, подбадривая себя дозами сырого джина, и настолько потерял себя, что звонил тебе домой в неожиданное время, днем или ночью, пытаясь тебя разыскать. Когда я вспоминаю все это сейчас, то чуть не слепну от боли и с трудом вижу, чтобы писать. Несмотря на все, я люблю тебя, и не знаю, как сказать что-нибудь, чтобы ты поняла это. Для меня это непонятно, я не могу ничего толком объяснить – я не могу много сказать об этом даже тебе, а уж кому-то другому и подавно. Это единственная вещь, которая когда-либо случалась со мной, о которой я не могу говорить. Надеюсь, придет время, и я смогу. Я не очень-то надеюсь, Алина, на будущее моей жизни, нашей жизни – жизни как таковой. Любовь свела меня с ума и низвела до уровня зверя. Во мне тлеет вера в то, что она способна исцелить и излечить.

Память о твоей великой красоте и доброте не покидает меня и никогда не покинет. Даже когда я натыкаюсь на слепое пятно, а мир перед глазами качается и чернеет при воспоминании о каком-то ужасном моменте позора и зла, моя любовь к тебе остается. Моя дорогая Алина, я не нападаю и не обвиняю тебя сейчас; я скорблю о тебе, как и о себе, и о том, что этот мир ошибается. Я вижу, как ты попала в ужасную паутину жизни, запятнанная и забрызганная, как и все мы, миллионами злых вожделений, израненная, измученная и пожираемая ею, жаждущая удовлетворения, которого мы никогда не получаем. Последние несколько дней я все чаще думал о тебе, когда какой-то момент из прошлого возвращался и прожигал дыру в моем мозгу, я хватался рукой за горло, с криком вырывался на улицу, закрывал лицо и глаза, пока все люди не останавливались, чтобы посмотреть на меня. Я буду молиться за тебя, как молился за себя, если это не приведет ни к чему, кроме мертвой тишины; у меня есть мрачная, но несокрушимая вера в то, что мы еще можем спастись.

Я вижу цветущее лицо, сострадательные глаза любви и красоты, чистую незапятнанную любовь – я вижу ее под всепоглощающим мраком.

Я верю, что человек, видевший тьму, искренне верит в свет; мы, познавшие всю злобу жизни, чей мрачный лик склонился над миром, должны также верить в живую силу добра.

На этом я заканчиваю это письмо и постараюсь написать тебе еще одно завтра. Я хотел написать длинное письмо, но меня снова накрыла одна из волн боли, и я с трудом переношу слова на бумагу. В этом письме нет ни слова против тебя. Мне нечего сказать против тебя; мое сердце задыхается от любви к тебе. Ты – самое дорогое, что есть в моей жизни, но ты в лабиринте из терновника, я не могу подойти к тебе, чтобы не истечь кровью.

Ты просишь дать мой адрес – думаю, тебе лучше писать в Мюнхен: Amtliches Bayerisches Reisebüro Promenade platz, 16 [Официальное государственное туристическое бюро Баварии]. Надеюсь, там меня ждет почта. Отсюда я отправляюсь вверх по Рейну, а там, думаю, доберусь до Мюнхена. Возможно, я остановлюсь в Бонне, Майнце или Висбадене, но если и когда мой адрес изменится, я дам тебе знать. Надеюсь, что по прибытии в Мюнхен я найду письмо от тебя. Я постараюсь написать тебе еще раз до отплытия корабля, чтобы поговорить о житейских вещах – о распоряжении моими книгами, документами и так далее.

Я знаю, что тебе не терпится вернуться в Нью-Йорк и начать работу над новой пьесой. Я знаю, что ты видела много прекрасного этим летом, отдохнула и восстановилась в Карлсбаде. Что бы ты ни делала, все будет прекрасно и отлично, благодаря твоему огромному таланту и тому, что ты постоянно учишься новому и обогащаешь свой внутренний мир. Я с нетерпением жду писем, которые ты напишешь мне в Мюнхен, но я с некоторым страхом жду их, боясь, что они опечалят меня, взволнуют или разорвут на части. Помни, что у тебя много друзей, которые любят и восхищаются тобой, и что ты находишься в их обществе большую часть времени. Этого общества у меня нет.

Одиночество нависло надо мной, как темная туча, – сейчас я не против него, как когда-то; я нахожусь в одиночестве, чтобы получить свое представление о жизни, – но я надеюсь, что твои письма не сделают меня еще печальнее.

Что я могу сказать в заключение? Ничего, кроме того, что ты уже слышала много раз. Я люблю тебя единственной и абсолютной любовью, которая возвышается над всем в моей жизни и торжествует над ней. Том

Алине Бернштейн

Кёльн

Отель «Терминус»

[12 августа 1928 года]

Дорогая Алина:

Похоже, что большую часть времени перед твоим отъездом я буду тратить на то, чтобы писать тебе письма – одно я отправил на твой корабль сегодня утром, а это хочу отправить завтра. Возможно, это будет последнее письмо, которое ты получишь от меня по эту сторону океана. Не знаю, утешили ли тебя эти письма или нет. Они не всегда были веселыми, но они были полны моей любви к тебе, и, я надеюсь, они были правдивыми. Во всяком случае, мои чувства к тебе верны – в них нельзя сомневаться или изменить, даже если они сопряжены с большими мучениями.

Я пробыл здесь дольше, чем намеревался. Здесь есть на что посмотреть. Город намного больше, чем я ожидал – люди