Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

Лентул, обладал 400 000 000 сестерциев, однако за редкими исключениями самые крупные состояния принадлежали римским всадникам, которые не брезговали заниматься денежными операциями или торговлей. Уменьшая власть сената, императоры с благосклонностью взирали на то, что высокие посты достаются всадникам, защищали промышленность, коммерцию и финансы и опирались на поддержку всадников в борьбе с плетущими интриги против принципата патрициями. Для того, чтобы войти в это второе сословие, необходимо было обладать состоянием в 400 000 сестерциев и получить особое одобрение принцепса. Вследствие этого многие зажиточные римляне принадлежали к плебсу.

Плебс являлся теперь пестрым сборищем таких не попавших во всадническое сословие дельцов, свободнорожденных тружеников, деревенских собственников, учителей, врачей, художников и вольноотпущенников. Ценз определял принадлежность к пролетариату (proletarii) не на основании рода деятельности, а только по способности к порождению потомства (proles); один старый латинский трактат относит их к «плебеям, которые не могут ничего предложить государству, кроме своих детей»{868}. Большинство из них были заняты в мастерских, на фабриках и в городской торговле, зарабатывая в среднем денарий (сорок центов) в день; заработки росли в последующие столетия, однако не быстрее цен{869}. Эксплуатация слабого сильным столь же естественна, как и его пожирание, отличаясь от последнего только меньшей поспешностью; мы должны быть готовы к тому, чтобы обнаружить данное явление в любую эпоху и при какой угодно политической системе и социальных отношениях; однако редко угнетение было столь всепроникающим и беззастенчивым, как в Древнем Риме. Когда-то все люди были бедны и не знали об этом; теперь нищета жила рядом с богатством и страдала от сознания собственной униженности. Однако полная потеря всех средств к существованию была невозможна — она предотвращалась хлебными раздачами, случайными подарками патронов или клиентов и щедрыми завещаниями богачей наподобие Бальба, который отказал по двадцать пять денариев каждому гражданину Рима. Классовое разделение понемногу превращалось в деление на касты; и все же одаренный человек мог выйти на свободу из рабского состояния, сколотить капитал и достичь высокого положения на службе у принцепса. Сыновья вольноотпущенников становились полноправными гражданами, а его внук мог войти в сенаторское сословие; в недалеком будущем внук вольноотпущенника Пертинакс станет императором.

На протяжении первого века многие высокие посты занимали вольноотпущенники. Они нередко управляли императорской казной и провинциальными финансами, водными коммуникациями Рима, рудниками, каменоломнями и поместьями императора, а также ведали снабжением военных лагерей. Вольноотпущенники и рабы, почти все греческого или сирийского происхождения, служили управляющими императорских дворцов и удерживали ведущие посты в императорском кабинете. Мелкая промышленность и мелочная торговля все в большей мере контролировалась вольноотпущенниками. Некоторые из них стали крупными капиталистами и землевладельцами; некоторые сосредоточили в своих руках самые большие состояния своего времени. Их прошлое редко могло снабдить их какими бы то ни было нравственными нормами или возвышенными интересами; после выхода на волю деньги превращались во всепоглощающую страсть их жизни; они делали деньги без угрызений совести и тратили их совершенно безвкусно. Петроний жестоко высмеивает их в образе Тримальхиона, и Сенека, не столь озлобленный, не может сдержать улыбки при виде нуворишей, покупающих книги, прельстившись их внешним видом, и никогда эти книги не открывающих{870}. Возможно, эти сатиры представляли собой в какой-то степени ревнивую реакцию касты, которая видела, что ее древние прерогативы и привилегии угнетения и роскоши подвергаются опасности, и не могла без враждебности относиться к людям, которые все в большей мере разделяли с нею ее освященцые временем права и могущество.

Удачи вольноотпущенников могли несколько утешить и обнадежить класс, который выполнял самую значительную часть ручного труда. Белох приблизительно оценивал численность рабов в Риме около 30 г. до н. э. в 400 000 человек, то есть они составляли около половины населения. В Италии их было около полутора миллионов. Если верить застольным говорунам Афинея, некоторые римляне имели до 20 000 рабов{871}. Предложение приказать рабам носить особую одежду было отвергнуто сенатом, ибо в этом случае рабы осознали бы свою многочисленность{872}. Гален считал, что соотношение между свободным и подневольным населением Пергама около 170 г. было три к одному, то есть двадцать пять процентов жителей города были рабами; возможно, эта пропорция была приблизительно такой же и в других городах{873}. Цены на невольничьих рынках колебались от 330 сестерциев за раба, способного трудиться на ферме, до 700 000 сестерциев, которые заплатил Марк Скавр за грамматика Дафниса{874}; средняя цена равнялась в эту эпоху 4000 сестерциев (400 долларов). Восемьдесят процентов занятых в промышленности и мелочной торговле составляли рабы, и большая часть ручной или канцелярской работы в правительственной администрации выполнялась «общественными рабами» (servi publici). Домашние рабы находились в различном положении и владели самыми разнообразными профессиями: среди них были повара, камердинеры, ремесленники, воспитатели, парикмахеры, музыканты, писцы, библиотекари, художники, врачи, философы, евнухи, красивые юноши-виночерпии и уродцы, забавлявшие хозяев своими телесными недостатками; в Риме существовал специальный рынок, где можно было приобрести безногих, безруких или трехглазых людей, гигантов, карликов и гермафродитов{875}. Рабов, занимавшихся домашним хозяйством, часто били, иногда убивали. Отец Нерона убил своих вольноотпущенников из-за того, что они отказывались пить столько, сколько он велел{876}. В гневном пассаже своего сочинения о гневе Сенека описывает «деревянные дыбы и другие орудия пыток, подземные тюрьмы и другие темницы, костры, которыми обкладывают посаженного в яму человека, крюки, на которых подтягивают тело кверху, разнообразные оковы, различные наказания, отсечение членов, клеймение лбов»{877}; все это, очевидно, было обычным в жизни сельских рабов. Ювенал описывает знатную даму, которая истязает рабов, пока ей завивают волосы{878}, а Овидий рисует другую госпожу, которая втыкает булавки в руки своей горничной{879}; однако эти рассказы звучат как литературный вымысел, и их не следует принимать за исторические свидетельства.

Мы всегда находимся под угрозой преувеличить ужасы прошлого в силу той же причины, по которой мы склонны возвеличивать преступность и безнравственность нашего времени: жестокость интересна, так как чрезвычайно редка. В большинстве случаев участь домашнего раба в годы Империи облегчалась тем, что он становился как бы членом семьи, это происходило благодаря взаимной лояльности, прекрасному обычаю, согласно которому в определенные праздники хозяева прислуживали за столом своим рабам, и благодаря безопасности и занятости, неслыханным в наши дни. Они не были лишены радостей семейной жизни, и их надгробия несут на себе столь же нежные надписи, что и надгробия свободных. Одна из эпитафий гласит: «Родители поставили этот памятник Эвкопиону, который прожил шесть месяцев и три дня; нашему