Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

мы, два невысоких, круглых мальчика, входим через калитку во двор родного старшего папиного брата Махубрахман-абый, отца Максута. Руки за спинами, лица серьёзные, рты на замке. Мамы посмотрели на нас и… принялись хохотать! А потом… потянулись за крапивой. Мы переглянулись, оба предательски измазаны чем-то жёлтым… Дело в том, что лет с четырёх мы пристрастились с братом к сырым яйцам. Мамы запрещали нам, наверное, то и дело лазить на насест, поэтому мы время от времени совершали набеги в соседские сараи… Как вспоминаю об этом, тут же приходят на ум строчки одного из ранних стихотворений известного татарского поэта Хади Такташа «Как Мокамай яйца воровал». Вот так, у каждого Мокамая есть своя тётка Айша, а у тех, кого сызмальства разок-другой «попарили» крапивным веником, навсегда отбита охота к воровству.

2

То ли четыре мне исполнилось, то ли уже пятый год парился я под солнцем, когда в нашем селе открыли детский сад. В народе его называли «Площадка». Кажется, настала пора сбора урожая. Воспитателями поставили мою маму и Феона-апа Васюкову с Верхнего села. Они и повара, и воспитатели, и уборщицы, и прачки. Кроме того, моя мама шила для детей, мальчишек и девчонок, парные летние костюмчики-платьица. Как же нам было хорошо в ту пору! Купаемся вволю, на прилегающих к селу склонах собираем ягоды, дружно, все вместе смотрим, как старшие мальчики купают лошадей. Близко подходить к лошадям боюсь, издалека, из укрытия наблюдаю сквозь прибрежный тальник. Почему, спросите, а потому что однажды мы с отцом вернулись домой на телеге, в которую был запряжён конь по кличке Аманат, папа распряг Аманата, а я побежал открывать сарай. Ничего не подозревая, я шёл по двору, и вдруг шагавший позади Аманат, потряхивая головой и шумно отфыркиваясь, ни с того ни с сего укусил меня за плечо и одним сильным кивком швырнул на землю. Я заревел, на спине проступила кровь. Следы от зубов Аманата зарубцовывались очень долго. «Ни перед лошадью, ни перед каким-либо ещё животным не становись, не окликнув ласково!» – наставлял меня отец. Я-то всю жизнь помнил его наказ, но что поделаешь, домашние скот и птицы не внимали, видимо, наставлениям отца: три раза меня кусали гуси, четыре-пять раз бодала коза, самый большой колхозный хряк сбивал с ног, а однажды на улице Имянле (Дубовой) с неистовым клёкотом набросилась и исклевала в кровь индюшка.

Точно не помню, в чьём доме расположилась «Площадка», но мы спускались к речушке мимо караулки, по меже участка Макар-дэдэя и Ипис-тюти (Ефросинья). На том берегу речки была небольшая пёстрая полянка, сплошь усыпанная разнообразными цветами. Начиная с ранней весны и до поздней осени, каждый в свой срок распускался на этой поляне очередной сорт цветов, наполняя округу неповторимым, свойственным только этому виду ароматом. И хотя никто не предупреждал, но всякий, кто ступал на эту полянку, чудесным образом менялся, старался не рвать цветов, не топтать траву. Откуда бы ни дули ветра, они не могли проникать в густой, настоянный на цветочном аромате воздух поляны, каждый божий день мы гонялись в этом райском уголке за бабочками, играли в прятки, и даже если мы немного сминали растения, то после нашего ухода они в считанные минуты выпрямлялись в полный рост. Частенько к этой поляне спускался и папа, сажал нас кружком вокруг себя и, показывая пальцем на бутоны-травы, говорил их названия. «В наших краях растёт примерно сто видов съедобных растений», – учил он. Чего только не ели мы в багряжских лесах-лугах! Про ягоды и грибы не говорю, после схода снега на южных склонах оврагов появляются яркие, жёлто-медные «веснушки». Соцветия мать-и-мачехи можно есть от пуза, вреда не будет. Рядом с выводком мать-и-мачехи, в лесу, раздвигая прошлогоднюю жухлую листву, пробивается медуница. На лугах буйно растут щавель, свербига полевая, свербига лесная… В разных местах собираем анис, топинамбур, рогоз, борщевик. В устье реки – саранка!.. Если по козьему переулку спустишься задками гумна, чего там только нет: алтей, чёрный паслён, сурепка… В переулках растут крапивные серёжки. Едим паслён, закусываем сурепкой. Дягиль, дудник, пестряк. Всё, что душе угодно!

Жара! Зной! В тот год лето выдалось засушливым, однако на облюбованной нами полянке по-прежнему прохладно, мы, попарно взявшись за руки, спускаемся к речушке Метри. Впереди, показывая дорогу, идёт мама, а чтобы не заблудилась в картофельной ботве всякая мелкота, замыкает строй зоркая Феона-апа. Прямо напротив нас, на том берегу, правее прибрежной поляны проходит небольшая, домов пятнадцать-двадцать, улица Имянле. В начале улицы дом Однорукого Кунуна (Никанора). К их забору примыкает ограда пастбища. Я сам видел, несколько раз, увязавшись за мамой, ходил встречать стадо. Большеголовый, коренастый сын Кунуна Ладимир (Владимир) тоже посещает «Площадку», сейчас я держу за руку именно его. Вот уж сорванец так сорванец! Никому нет покоя от Ладимира, девочек дёргает за косички, а тех, у кого нет косичек, кусает за пальцы, мальчикам ставит подножки, во время купания завязывает в девчачьи платья булыжник и швыряет в воду. Насколько сильный, настолько же и хитрый этот Ладимир. «Мальчик-ртуть», едва поступив в школу, извёл своим поведением всех учителей. Спокойно сидеть за партой не мог, прятался в школьном погребе и орал оттуда разные непотребные песни… Улицы Имянле теперь не существует, кончилась она, народ разъехался кто куда. Мой сверстник Ладимир давным-давно покинул этот свет. Вырос, остепенился, набрался мудрости, терпения и добропорядочности, работал шофёром, пас скот… Изредка, соскучившись, встречались мы с ним. Да упокоится душа твоя в раю, годок!

Спускаемся, мама, чтобы всегда был на глазах, поставила его в первую пару, так он и там норовил свалить меня подножкой. Коленки облуплены, на подбородке шрам, губами постоянно причмокивает, ушами шевелит – ну никак не может идти спокойно! Мой взгляд упал на надвигающуюся на Имянле небольшую, размером со стог сена, тучу. Увидев тучу, остановилась и мама. Небо было чистое-пречистое, откуда появилась эта неприглядная сизая туча?! Внезапно всё переменилось, из тучи выпорхнула красная с голубым отливом вспышка и полетела вниз, к земле, на улицу Имянле. Небо с ужасным треском раскололось надвое, от невыносимого грохота мы упали на землю. Мама лишь успела развернуться и крикнуть: «Дети!» На ногах остался стоять один Ладимир. Вырывавшийся из-под крыш домов Имянле дым он заметил первым и закричал детским, срывающимся голоском: «Пожар! Пожар!» Вскоре по всей округе полетел тревожный перезвон церковных колоколов. Мама и Феона-апа кинулись собирать нас, как наседки пытаются собрать разбежавшихся, напуганных появлением грозного, зоркого коршуна цыплят. Одна девочка со страху скатилась на самое дно