Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

«1840». Когда мы были маленькими, церковь отметила, оказывается, своё столетие. Я хорошо помню высокий, даже выше древних окрестных сосен, крест, красующийся на маковке, внутреннее убранство, сверкающее позолотой и серебром, развешанные по стенам кресты, убранные вышитыми рушниками. В тридцатые годы коммунисты деревни – Озын Микайля (Долговязый Михаил) и ещё какие-то мужики – спилили кресты с маковок и, беспощадно сминая жесть куполов, сбросили на землю.

Наискосок от церкви и дома Андриян-дэдэя, слева от нас, здание караулки. Там и пожарная каланча, и конюшня, ржавая ручная помпа, рассохшиеся бочки, на гладких, ободранных липовых столбах, подпиравших кровлю сеней, подвешены крюк, багор, перепачканные сажей кисти-щётки, на мощные дубовые сучки нанизаны протёртые до дыр хомуты, дуги с облупившейся, облезшей краской, взлохмаченные подседельники и прочая сбруя. Мы – ребятня со Средней и Нижней улиц – счастливы! Несмотря на материнские слова: «одна нога здесь – другая там, понял? Говорю, ыштубы (чтобы) уши твои слышали!» – ни один из нас не торопится, после обеда мы всегда спешим в караулку. Надо занять удобное место за печкой, где никто не помешает. Вот в караулку по одному, по двое подтягиваются старики, ближе к вечеру аккуратно подходят и мужики. Они степенно, никуда не спеша, здороваются, расстёгивают длиннополые чекмени, старые, поношенные пиджаки, выколачивают трубки и набивают их табаком. И начинается разговор! Двери раскрыты настежь, однако через некоторое время помещение всё равно наполняется дымом, но мы и не думаем уходить, наоборот, из-за печи сначала показываются блестящие носы, потом головы, до предела вытягиваются шеи. Ужин, дом, предупреждения матери забыты, лишь бы не прогнали!.. Где, как не там, услышишь шутки, прибаутки, анекдоты, весёлые истории… А если придут знаменитые на весь Багряж охотники Аксак Ибан (Хромой Иван) и Саваляй Питыр (Пётр Савельев)… всё, конец! Мы готовы до ночи слушать их байки. Свёрнутые из самосада «козьи ножки» глухо потрескивают при каждой затяжке, на окна, сто лет не знавшие тряпки, липнет сумрак, на полы, и без того густо унавоженные вековой грязью, ложится новый слой, облетающий с загвазданных лаптей вновь входящих, а нам благодать. Кряшены – весьма терпеливый, покорный народ, прожив столько лет в Багряже, я не то что не видел, даже не слышал, чтобы багряжские дрались или ссорились между собой. Авторитет взрослых в Багряже – непререкаем, а младшие – знают своё место…

Кто уж меня надоумил, не помню, в общем, однажды я принёс для завсегдатаев караулки полный карман огурцов с нашего огорода. Это я уже сам чётко помню!.. Думаю, кряшены, все как на подбор с большими, что твоя совковая лопата, окладистыми бородами, ради хохмы отправили меня воровать огурцы, увидев мелочь размером со стручок гороха, они спросили: «А чего таких маленьких-то нарвал?», ну я и ответил, недолго думая: «Большие я не смог бы поднять!» А самому-то стыдно, красный, ещё не отошедший от быстрого бега, опускаюсь на пол и начинаю по одному сбрасывать «мальков» в щель погребного люка.

Как сейчас помню и свой стыд, и эти мелкие огурчики, и дружный мужской хохот.

Не стоит удивляться тому, что воспоминания сельского мальчишки начинаются с огурцов да репы. Огородные грядки – это первое место для проявления усердия и трудолюбия деревенской детворы.

О том, что мой папа уроженец Сарманова, я уже сказал, мама Мугаттара из тех же мест, она выросла в селе Верхнее Ахметьево, что почти вплотную примыкает к райцентру Сарманово. Папа поступил в педучилище Мензелинска, а мама там же училась в школе для девочек. В Мензелинске они и познакомились, и поженились. Папу направили на работу в село Чукмарлы, а мама осталась дома, у неё один за другим родились три сыночка. Отца как молодого специалиста-педагога отправили на границу района в Верхний Багряж, и даже когда село перешло в подчинение Заинска, наша семья всё равно осталась в Багряже. Мои детство и юность прошли именно в этом селе, среди радушных, гостеприимных, очень человечных, искренних и беззлобных кряшен. И стар и млад относились к нам с неизменным почтением. Бородатые авторитетные старцы и мужчины средних лет уважали нашу маму, к простой учительнице обращались с пиететом – «апа», завидев издали, склонялись в поклоне. Мама была мастерицей-швеёй, великолепной портнихой, когда она стала обшивать багряжских красавиц, наряжать их в платья с кисточками-рюшами-оборками, её авторитет вырос ещё сильнее. Родительский авторитет среди односельчан сказался и на мальчишках. Помню: в клеть амбара, расположенного посреди села, где хранились семена для следующего урожая, выгрузили подсолнечник. В один из солнечных дней семена подсолнечника раскидали для просушки под навесы. В кряшенских подворьях этого подсолнечника завались, но глаза мальчишек неотрывно следят за амбаром… Не столько семечки их интересуют, сколько возможность стырить!.. Прокравшись за амбаром, мы начали было набивать карманы семечками, но тут, откуда ни возьмись, выскакивает Миндай Ибан (Иван), громила с Верхнего села, и хватает меня за шиворот! «Ну всё, пропал…», – мелькнула мысль, но Ибан, увидев, чьего сына он поймал, сменил гнев на милость, самолично набил мои карманы отборными семечками…

В долгие зимы никуда не выезжаем, сидим безвылазно в Багряже, а весной-осенью отправляемся на праздники – джиен, Сабантуй – в Сарманово или в Ахметьево. Как чудесный сон вспоминаю нашу поездку всей семьёй за двадцать вёрст в Сарманово, днище тарантаса устлано ароматным сеном, школьная лошадь, которую запрягали только летом, неспешно трусит по пыльной дороге… Взбираешься на заводской холм, дальше дорога идёт по лесу, а там видимо-невидимо, целый ковёр земляники, так и манит, так и завлекает остановиться и нарвать. Люди нашего поколения безмерно возвеличивали матушку-природу, почитали её как святыню, что есть, то есть! И мы, мальчишки, собирали ягоду с краешка поляны, по одной да по две, осторожно, чтобы ненароком не затоптать. Сначала набивали «красные сундуки» – в рот кидали, понятное дело, лишь потом начинали собирать в какую-нибудь посудину, чтобы угостить родню и приятелей. Земля и вода первозданно чисты, с неба льются серебряные дожди, а природная кладовая – грибы-ягоды-орехи – приносит лишь пользу здоровью!

Как ни странно, но мне почему-то казалось, что улицы Сарманова обиты жестью, а люди в селе Нуркеево живут в брезентовых юртах с островерхим куполом. Разве станет какой-либо мальчишка надевать обувь? Улицы густонаселённого Сарманова сильно утрамбовывались тысячами ног и потому раскалялись, наверное, в летнюю жару не хуже жести! Я понял это только сейчас, когда взялся за написание мемуаров. А вот почему я переселил нуркеевцев в брезентовые юрты, не пойму до сих пор, возможно, мы когда-то проезжали с отцом Нуркеево?

Помню, как с двоюродным братом, ровесником Максутом,